2008_45 (593)

Над РоссиейПростёр совиные крыла.

Он и организовал отлучение великого писателя от церкви. А «ортодоксальные критики» в 1897 году писали Толстому письма с угрозой убийства. Как же относились к Толстому не ортодоксы, а любящие родину русские люди, можешь узнать из рассказа «Анафема» не Крупина, а Куприна. Между этими писателями разница несколько большая, чем между их фамилиями.

«И оба (Толстой и Солженицын) доказали свою правоту». Да что ж так скромно? Мог бы и радостней сказать: «Толстого-то дважды выдвигали на Нобелевскую премию, да не дали, а моему любимцу — сходу да ещё кучу других. Разве это не доказательство его правоты! Вот и у меня — куча, а у Бушина — одна-единственная. Вот и судите, кто прав».

И этого ему мало! И вот до чего доходит Асмодей демократии: «Для крушения царского режима Толстой сделал больше, чем Солженицын для крушения Советской власти». Он считает, что и та и другая, как равное зло, заслуживали смерти. «И оба сделали своё дело разрушения не ради собственной выгоды, а ради народа». То ли дурак, то ли родом так… Через двадцать лет после крушения царского режима наш народ из мировых задворок вышел в первый ряд человечества. Через тридцать лет страна, разгромив мировое зло фашизма, стала сверхдержавой. А через двадцать лет после крушения ненавистной тебе Советской власти, после предательства трусливыми властителями всех, кого только можно, после бесчисленных унижений ограбленный твоими друзьями народ советским оружием наконец одержал победу над 30-тысячной армией чемпионов по бегу. «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла…» Твой Солженицын крушил Советскую власть не «ради народа», а именно ради собственной выгоды и ради таких, как ты, Абрамович, Чубайс и другие кровососы разного калибра. Толстой с котомкой ушёл темной осенней ночью из своего поместья и отринул все выгоды графской жизни, а твой без конца хватал неисчислимые гонорары, премии да еще обрел два поместья, в одном из коих Бог его и прибрал.

От Толстого цербер переходит к Шолохову: «Может быть, и неприятие Солженицыным Шолохова…» Неприятием литературный кровосос и лакей называет злобные выпады против Шолохова, участие в кампании клеветы об авторстве «Тихого Дона». Неприятие, говорит, «не столько политическое, сколько соперническое, напоминающее осознанное «незнакомство» друг с другом Толстого и Достоевского». Словцо-то: соперническое… Глух, как тетерев. Чтобы изречь чушь о литературном соперничестве, надо не только ничего не понимать в том, что это за писатели, но и вообще соображать туго: пустяковое, мол, политическое различие было между ними. А вот литературное соперничество… И не видит, не соображает, что Шолохов не только великий писатель, но и великий советский патриот, коммунист, а этот — пещерный антисоветчик. Шолохов в 1933 году, обратившись к Сталину, спас от голодной смерти 92 тысячи земляков (Ю. Мурзин. «Писатель и вождь». М.,1994. С.59), а у этого руки в крови не одного только Андреяшина, и он же трепло раззвонил на весь свет о «палаческих руках» Шолохова. Первый получил Нобелевскую премию за необыкновенный художественный дар и пронзительную правду о своём времени, а этот — за грязную клевету на свою родину.

А что касается незнакомства Толстого и Достоевского… Солженицын ужасно досадовал по поводу смерти Ахматовой: «Так и умерла, ничего не прочтя!» Ничего из его великих сочинений. Это для него главное. Но и тут, как всегда, враньё. Он всучил ей свои стихи, она прочитала их и дала ему трогательный материнский совет немедленно прекратить и никогда больше этим не заниматься. Так же отнёсся к его виршам и Твардовский. А Сараскина в своем 1000-страничном сочинении то и дело цитирует эти деревянные чурки как образцы художественности, не соображая, что позорит этим и кумира, и себя. Например:

Она взросла непробретливого склада,

И мне отца нашла не деньгами богата —Был Чехов им дороже Цареграда,Внушительней империи —премьера МХАТа…

Или:То заскачет он ко мне наверхове (!),То заеду я к нему на опель-блитце, —Мысли-кони застоялые

играют в голове,И спиртной туман слегка клубится…

Такие кони в спиртном тумане то и дело играли у него в голове. Но кем надо быть, чтобы такие дары конской музы предлагать вниманию Ахматовой и Твардовского! А мадам Сараскина находит эти сочинения «изящными». И тоже — кем надо быть? А я, право, не в силах процитировать еще и пару строк.

Когда Твардовский лежал уже на смертном одре, Солженицын все совал и совал ему в обессилевшие руки свои рукописи и приговаривал: «Теперь ему хоть перед смертью прочитать бы. Это нужно ему как железная опора». Ну, в самом деле, как он будет без такой опоры на том свете! Вот таким было его отношение к смерти даже тех, кто так много для него сделал.