23

— Ма, я сам тебе перезвоню. Через двадцать минут, хорошо? Может, он мне что-то с работой подскажет. (Это было в точку.)

— Ну хорошо, — мама сдалась, — перезвони минут через пятнадцать.

Но уже через десять минут мама позвонила сама. Это ее натура такая. Никогда не будет чего-то ждать, если это можно сделать самой.

— Алло, дозвонилась я до Ольги Савельевны, дала она мне телефон, где он живет на квартире. Записывай: 8 107 495 — это код Москвы. И сам номер: 1661223. Записал?

— Да, — мое «да» вышло сиплым.

— Что у тебя с голосом?

— Да ничего, першит немного. Все, спасибо. Пока, — и я положил трубку.

Я тут же вспомнил сонник Миллера. «Видеть во сне умершего — неблагоприятный знак. После такого сна следует ждать получения печальных известий от тех, кто сейчас далеко от тебя». Саня был явно далеко от меня. Последние четыре цифры 1223 были уже понятны — сегодняшнее число и неумолимо приближающееся 23-е.

Нужно было еще выяснить, на что указывают первые три цифры — 166.

Я вновь придвинул телефон, набрал код Москвы, а затем и сам номер квартиры. В разгар рабочего дня он вряд ли будет дома, но попробовать стоит. Я насчитал пять гудков и уже собрался положить трубку, как вдруг услышал гулкое:

— Да.

Вместо того чтобы поздороваться, я спросил:

— А ты чего не на работе среди бела дня?

На том конце провода я уловил явное замешательство.

— Э-э-э… Это кто?

— Сань, это я — Витя Лесков. Помнишь?

— Витя? Лесков? — Саня не на шутку удивился. (Последний раз я его видел пять лет назад, когда учился на третьем курсе Университета и ездил к нему в общагу, где он мне помогал с заданием по экономике, что-то о мультипликаторе рассказывал. С тех пор я ему даже бутылки пива за помощь не выставил и ни разу не позвонил. Но Харламов в школьные времена дружил с Обуховым, и это сейчас было важнее, чем какие-то угрызения совести по поводу своей неблагодарности.) — Не ожидал твоего звонка. А ты сейчас где?

— Да все по-прежнему, в Столице.

— Мать говоила, что ты все еще в Контоле аботаешь? — он с детства на выговаривал букву «р».

Тут уже моя очередь была запнуться. Формально, конечно, еще работаю, но рассказывать сейчас, что только до 15-го, а после ничего не ясно, как-то не хотелось. Поэтому решил отделаться общим:

— Да, все там же.

— А что ж вы так на выбоах неудачно выступили?

А какое твое нахрен дело?

— Да были определенные трудности, сам понимаешь. Слушай, ты знаешь, что Димка Обухов умер?

На том конце повисла пауза.

— Да, а что? — голос у Харламова стал строже, хотя он и до этого особо приветливым не был. Я понял, что напрямую он ничего мне говорить не будет. В детстве я часто жаловался маме на Димку, иногда перепадало за дружбу с ним и Харламову. И хотя Саня меня никогда не обижал, но в детстве недолюбливал точно. А потому я не видел ни малейшего повода, чтобы вывести его на откровенный разговор, к тому же еще и по телефону. Пришлось в который раз за сегодняшний день откровенно врать:

— Мама передала мне какие-то справки на имя Димки. Мне нужно их передать его матери, она сможет по ним получить материальную помощь. А я адреса ее в Василькове не знаю, вот решил у тебя спросить. — И, зная, что Харламов — экономист и банковский служащий — сейчас начнет расспрашивать что за справки, тут же добавил: — Горе все-таки в семье, единственный ребенок. Сейчас ей любая помощь не помешает.

Это сработало. По крайней мере, тон его голоса стал мягче, появились нотки сострадания.

— Я до сих пол не могу повеить, что он… — тут Харламов хотел сказать «умер», но, вспомнив, что у него получится «умел», изменил концовку, — …что его больше нет.

— Знаешь, Саня, я ведь его особо в детстве не любил, но как это узнал, у меня внутри как что-то оборвалось. Все-таки толковый парень был, жаль, что так все получилось.

— Нельзя так говоить, но он сам виноват.

Виноват? В чем? Что умер от пневмонии? Может, его точно убили?

— Ну, по крайней мере, в Г. мы чужим говорим, что он умер от пневмонии, — употребив слово «чужие», я автоматически вписал себя в круг своих, посвященных, и Харламов, похоже, это скушал. — Убийство — это всегда страшно.

— Какое убийство?

Тут я промахнулся. Так его что, все-таки не убили? Уже ничего не пойму. Может, самоубийство?

— Я, Саня, такую смерть называю убийством.

На том конце опять повисла пауза.

— Ты плав, Витя. (Боже ты мой, Харламов в кои-то веки назвал меня «Витя»!) Налкота — это настоящее убийство.

Наркота?! Обухов был наркоманом? Ничего себе!

Харламова, что называется, прорвало:

— Я сколько ему лаз говоил — бъасай эту дъянь. Мать мне его сколько плакалась. Специально они в Васильков из Г. уехали, чтобы вылвать его из компании налкоманов. Не спасли…

Я его перебил:

— Так что, Сань, адрес знаешь?

— Сейчас подожди. Блокнот надо найти, — он начал шуршать какими-то бумажками. — У тебя вообще со влеменем как, не много наговоил?