24 часа

Он больше не задает вопросов, и это меня не удивляет. Этот парень, похоже, знает, что такое проблемы: он наверняка бывал в трудных ситуациях. У него на голове длинный шрам, который виднеется сквозь его короткие волосы. У него, возможно, суровый вид, но в нем есть что-то привлекательное, чего я не могу описать. Что-то вроде спокойной самоуверенности. Мне приходит в голову выражение «старше своих лет».

Что он, интересно, видел в своей – пока еще недолгой – жизни?

По «Танною» объявляют, что поезд некоторое время будет стоять, пока не выяснится, в чем заключается проблема. Я снова чувствую у себя на языке вкус крови.

Этот парень, который и на второй взгляд кажется старше своих лет, протягивает мне руку, покрытую татуировками:

– Сол.

– Лори.

Я прикидываю, сколько же ему лет: девятнадцать или, может быть, двадцать.

– Куда вы едете?

– В Лондон.

– Я тоже еду в Лондон. В город, в котором улицы вымощены золотом, не так ли? – Он мрачно смотрит на меня, но я понимаю, что он шутит.

По «Танною» снова что-то говорят. Солнце уже село. Снаружи царит почти кромешная тьма, и рассмотреть можно разве что живые изгороди.

Я смотрю на них, и мне вдруг вспоминается первый отпуск, проведенный с Сидом. «Отпуск» – это, пожалуй, слишком сильно сказано: в действительности это была скорее небольшая туристическая поездка. Сиду захотелось нарисовать море, и я купила палатку. Денег у нас было маловато, но всего через несколько месяцев после нашей первой встречи мы уже стали неразлучны и подумывали о том, чтобы переехать в Корнуолл. Жизнь в палатке казалась мне тогда овеянной романтикой.

Но мы приехали в кемпинг поздно, потому что заблудились на узких дорогах Норфолка[29], и это привело к первой серьезной ссоре между нами. Сид наорал на меня за то, что я плохо разобралась с картой, а я, в свою очередь, наорала на него за то, что у него вообще нет чувства юмора. Затем я заплакала, и он поцеловал меня в знак извинения. К тому времени, когда мы поставили палатку, было уже темно. Ни один из нас не знал, что делать дальше, но, когда мы достали бутылку красного вина и маленькую бутылку виски, все стало намного проще.

Мы уселись перед своей забавной маленькой печкой и приготовили вареные бобы. Затем мы легли спать. Когда мы проснулись утром, уже довольно долго шел такой сильный дождь, что палатка едва не плыла, и мы оба промокли, потому что вечером не положили каремат так, как следует. Затем Сид – мокрый и сердитый – стал поносить кемпинг.

– Он такой уродский, – снова и снова повторял Сид, сердито расхаживая взад-вперед. – А еще я ненавижу эти чертовы живые изгороди. Я чувствую себя в них как в загоне. Я не могу дышать. И где, черт побери, море?

Он так сильно злился из-за каких-то живых изгородей и так смешно расхаживал с торчащими во все стороны волосами, в боксерских трусах, спортивной фуфайке наизнанку и незашнурованных бутсах, что я начала смеяться, и это был один из тех случаев, когда Сид мог отреагировать по-разному. Он уставился на меня, и я сумела подавить смех, но лишь до того момента, когда он, пытаясь надеть джинсы, стал засовывать обе ноги в одну штанину и, тут же потеряв равновесие, шлепнулся на спину. Я снова начала смеяться и теперь хохотала до слез. Сид снова стал на меня орать, причем даже громче, чем в первый раз, но потом он и сам понял комичность ситуации и тоже расхохотался. Затем мы сняли палатку, запихали все вещи в старенький автомобиль Сида и прихватили с собой маленький хрупкий череп какого-то животного, который я обнаружила в траве. Мы поселились в сдаваемой туристам комнате на ферме, расположенной на холме, с которого открывался хороший вид на море, и, хотя на протяжении всего уикенда почти все время шел дождь, нам было на это наплевать, потому что мы только и делали, что лежали в постели, ели сыр и шоколадное печенье и занимались любовью (правда, Сид, прежде чем хотя бы прикоснуться ко мне, заставил меня убрать череп животного в шкаф).

Сид впоследствии отказывался ездить в Норфолк, но все же нашел там нужное ему море…

По «Танною» объявляют:

– К сожалению, мы должны вам сообщить, что нам, возможно, придется задержаться в данном месте на некоторое время в связи с подозрительным повреждением железнодорожных путей впереди.

Мы, похоже, застряли тут надолго.

О господи! К моим воспаленным глазам – пожалуй, сегодня лишь в первый раз – подступают почти неудержимые слезы.

– Лори. – Парень смотрит на меня. – Вас ведь так зовут?

– Да. – Я отчаянно пытаюсь удержать слезы, но у меня это не получается. Одна слеза сбегает вниз по щеке.

– Не плачьте, – ласково говорит парень.

– Я пытаюсь. – У меня получается изобразить слабую улыбку. Однако в подобных случаях, когда люди тебе сочувствуют, становится еще хуже. – Я пытаюсь изо всех сил.

Он смотрит на меня долгим взглядом. Я вытираю слезу.

– Если бы вы могли сойти с поезда, вы бы это сделали?

– Да, черт побери, сделала бы. Хотя я не имею ни малейшего понятия, где мы сейчас находимся.

– Мы только что пересекли Солсберскую равнину, и поэтому мы, наверное, где-то в Гемпшире[30]. Думаю, и я тоже могу.