2666

«С Божией помощью, солнце снова засияет над Польшей». «Потоп», Сенкевич.

«Пойдем! — сказал Петер, ища шляпу, чтобы вытереть слезы». «Лурд», Золя.

«Герцог появился в сопровождении свиты, что следовала впереди». «Письма с моей мельницы», Альфонс Доде.

«С руками, скрещенными на спине, Анри ходил по саду, читая роман своего друга». «Роковой день», Росни.

«Одним глазом он читал, другим писал». «На берегах Рейна», Обак.

«Труп молча ждал вскрытия». «Баловень судьбы», Октав Фейе.

«Вильям не думал, что сердце может служить для чего-нибудь еще, кроме дыхания». «Смерть», Аргибачев.

«Это честное оружие — самый прекрасный день моей жизни». «Честь», Октав Фейе.

«Что-то я начинаю плохо видеть, сказала бедная слепая». «Беатриса», Бальзак.

«Отрубив ему голову, они похоронили его заживо». «Смерть Монтгомери», Генрих Зведан.

«Рука у него была холодная, как рука змеи». Понсон дю Террайль.

Тут не указывалось, из какого произведения взята описка.

Из коллекции Макса Сенгена выделялись следующие перлы, впрочем, без указания автора или произведения:

«Труп с упреком смотрел на окружающих».

«Что может поделать человек, убитый смертельной пулей?»

«В окрестностях города бродили целые стада медведей-одиночек».

«К несчастью, свадьбу отложили на две недели, за время которых невеста сбежала с капитаном и родила восьмерых детей».

«Экскурсии, длившиеся три или четыре дня, случались у них ежедневно».

А затем начинались комментарии. Швейцарец, к примеру, заявил, что фраза из Шатобриана показалась ему неожиданной — такой сексуальный подтекст в ней чувствовался…

— Очень сексуальный, — согласилась баронесса.

— Чего совсем не ждешь от Шатобриана, — заметила корректорша.

— Что ж, намек на лошадей очевиден, — заявил швейцарец.

— Бедная Мария! — в конце концов сказала ответственная за связи с прессой.

Затем они заговорили об Анри из «Рокового дня» Росни, кубистского текста, как сказал Бубис. Или о весьма точном описании нервозности при чтении, как заметила графический дизайнер, ведь Анри не только читал, скрестив руки на спине, но и делал это, гуляя по саду. Что временами очень приятно, заметил швейцарец, который оказался единственным из присутствующих, кто читал на ходу.

— Также возможно, — сказала корректорша, — что этот Анри изобрел нечто, позволявшее ему читать, не держа книгу в руках.

— Но как же он, — удивилась баронесса, — переворачивал страницы?

— Очень просто, — заметил швейцарец. — С помощью соломинки или металлической палочки, что держится во рту и, естественно, является неотъемлемой деталью акта чтения, который в таком случае предполагает поднос-рюкзак. Также нужно иметь в виду, что Анри — а он у нас изобретатель, то есть принадлежит к людям объективного склада, — читает роман друга, а это огромная ответственность, ибо друг захочет узнать, понравился ему роман или нет, и если да, то сильно или нет, а если сильно, то считает ли Анри его роман шедевром или нет, и, если Анри скажет, что да, роман показался ему шедевром, друг захочет узнать, написал ли он лучшее произведение французской словесности или нет, и так до тех пор, пока не кончится терпение бедного Анри, которому, безусловно, есть еще чем заняться, кроме как повесить на грудь дурацкий аппарат и ходить туда-сюда по саду.

— Фраза, так или иначе, — сказала ответственная за связи с прессой, — указывает, что Анри не нравится то, что он читает. Он обеспокоен, боится, что книга друга не взлетит — и таким образом противится признанию очевидного: его друг написал какую-то ерундистику.

— А из чего ты это выводишь? — заинтересовалась корректорша.

— Из формы, в которой нам это показывает Росни. Скрещенные на спине руки: обеспокоенность, сосредоточенность. Читает он стоя и не переставая ходить: сопротивление очевидному, нервозность.

— Но то, что он использует приспособление для чтения, — сказала графический редактор, — здорово помогает выйти из положения.

Затем они заговорили о тексте Доде, который, как сказал Бубис, был не опиской, а шуткой автора, и о «Баловне судьбы» Октава Фейе (Сен-Лу, 1821 — Париж, 1890), очень известного в свое время автора, врага реалистического и натуралистского романа, чьи произведения канули в совершеннейшее забвение, ужаснейшее забвение, более чем заслуженное забвение, и чья описка («труп молча ждал вскрытия») в какой-то мере предсказывает судьбу его книг, сказал швейцарец.

— А не имеет ли отношения этот Фейе к французскому слову «фельетон»? — спросила старушка Марианна Готтлиб. — Помнится, слово это обозначало как литературное приложение к газете, так и собственно роман с продолжением, что в нем публиковался.

— Возможно, это одно и то же, — загадочно проговорил швейцарец.

— А вот слово «подвал» в отношении газеты точно происходит от этого Фейе, который только и делал, что по таким подвалам печатался, — сблефовал Бубис, который на самом деле не был в этом так уж уверен.

— А мне больше всего нравится фраза Обака, — заметила корректорша.

— Этот точно немец, — сказала секретарша.