3-4. Знак Единорога. Рука Оберона

Образ померк еще больше. Тир-на Ног’т над моей головой стал полупрозрачным. Луна почти совсем исчезла.

— Бенедикт! — крикнул я. — Ты меня слышишь?

— Да, — сказал он очень негромко и начал погружаться в пол.

— Город блекнет! Убирался бы ты оттуда!

Я протянул руку.

— Брэнд… — сказал он, поворачиваясь.

Но Брэнд тоже тонул, и я видел, что Бенедикту до него не дотянуться. Я схватил левую руку Бенедикта и дернул. Мы оба рухнули на землю возле выхода скальной породы.

Я помог Бенедикту встать. Затем мы оба уселись на камень. Долгое время мы не говорили ничего. Я поднял глаза — Тир-на Ног’т исчез.

Я вновь обдумал все, что так быстро и так внезапно случилось в тот день. Сейчас на меня навалился огромный пресс усталости, и я чувствовал, что энергия почти на нуле и что скоро мне придется поспать. Я едва мог связно думать. Просто жизнь в последнее время была слишком насыщенной. Я опять привалился спиной к камню, разглядывая облако и звезду. Фрагменты… кусочки, которые, казалось бы, подходили друг к другу, если вот так подтолкнуть, повернуть или поставить на место щелчком… И они качались, крутились и вставали со щелчками по местам, практически сами по себе…

— Он мертв, как ты думаешь? — спросил Бенедикт, выволакивая меня из полудремы возникающих образов.

— Вероятно, — сказал я. — Он был в плохой форме, когда все стало разваливаться.

— Путь вниз был неблизок. У него могло оставаться время, чтобы сбежать тем же способом, каким он и прибыл.

— Сейчас это, в общем-то, неважно, — сказал я. — Клыки ты ему вырвал.

Бенедикт фыркнул. Он все еще держал Талисман — куда как более мутный, дымчато-красный, по сравнению с недавним пылающим огнем.

— Верно, — сказал Бенедикт наконец. — Теперь Образ в безопасности. Я хотел бы… Я хотел бы, чтобы когда-то — очень давно — не было сказано того, что было сказано, или чтобы было сделано то, что не было сделано. Именно то, что — знай мы тогда! — позволило бы Брэнду вырасти иным, то, что позволило бы ему стать другим человеком, а не той злобной, извращенной тварью, которую я видел там, наверху. Сейчас самым лучшим было бы, если бы он умер. Ведь это всего лишь мутный осадок от того, кем он мог быть.

Я не ответил Бенедикту. То, что он сказал, могло быть, а могло и не быть правдой. Какая разница. У Брэнда был явный пограничный психоз, хотя я мог и ошибаться. Всегда есть причина. Всякий раз, когда что-то изгажено, всякий раз, когда случается нечто жестокое, — на то есть причина. Так что когда имеешь в наличии гнусную, жестокую ситуацию, то объяснение ничего не облегчает. Если кто-то творит что-то по-настоящему отвратительное, на то есть причина. Узнай ее, если уж так чешется, и узнаешь, почему этот кто-то — сукин сын. Но само деяние останется. Брэнд сделал то, что сделал. Это никак не повлияло на посмертный психоанализ. Действия и их последствия — вот по чему наши товарищи судят о нас. Добавь еще чего-нибудь, и все, что ты получишь, — это дешевое ощущение морального превосходства от мысли, как бы ты мог сделать что-то лучше, если б был в том раскладе. А что до всего прочего, то оставим это небесам. Я не компетентен.

— Лучше всего нам сейчас возвратиться в Янтарь, — сказал Бенедикт. — Есть уйма дел, которые мы должны сделать.

— Подожди, — сказал я.

— Почему?

— Я думаю.

Когда я не пожелал развивать свою мысль, Бенедикт в конце концов сказал:

— Ну и?..

Я медленно перетасовал Козыри, вернул на место его карту, вернул в колоду Брэнда.

— Ты по-прежнему интересуешься своей новой рукой? — спросил я Бенедикта.

— Конечно. Ты принес ее из Тир-на Ног’т при необычных обстоятельствах. Она подходит. Она работает. Она показала себя сегодня ночью.

— Точно. Разве последнее не оказалось перевесом в пользу чего-то большего, чем простое стечение обстоятельств? Единственное оружие, которое там, наверху, предоставило тебе шанс против Талисмана. И она словно предназначена для тебя… а ты единственный, кто словно предназначен для того, чтобы, будучи там, наверху, воспользоваться ею. Проследи события от конца к началу, а потом обратно. Разве это не странная — чуть ли не абсурдная — цепь совпадений?

— Если так смотреть на события… — сказал Бенедикт.

— Так. И ты не хуже меня должен понимать, что здесь кроется нечто большее.

— Ладно. Пусть так. Но как? Как это было сделано?

— Понятия не имею, — сказал я, вытаскивая карту, которую и стал недоверчиво рассматривать, ощущая ее холод кончиками пальцев, — но способ не важен. Ты задал неверный вопрос.

— Что же следовало спросить?

— Не «как», а «кто».

— Полагаешь, что чьи-то действия организовали всю эту цепь событий, вплоть до возвращения Талисмана?

— Этого я не знаю. И разве этот кто-то со стороны? Но я думаю, что некто, кого мы хорошо знаем, вернулся и встал в тени, творя всю эту историю.

— Ладно. Кто?

Я показал ему Козырь, который держал в руке.

— Папа? Но это просто смешно! Скорее всего, он умер. И давно.

— Ты знаешь, что он мог все это выстроить. Он же так хитер. Мы никогда не знали всего его могущества.

Бенедикт поднялся на ноги. Потянулся. Покачал головой.