311

Повесть

Алекс Лоренц

Предисловие

В 2022 году я написал повесть «Щань», целиком замешанную на сельских страшных быличках. Это был необычный и увлекательный опыт сплетения множества сюжетов в один. Форма повести оказалась удобной: она богаче рассказа, но динамичнее романа – золотая середина. Хотелось и дальше разрабатывать это направление.

Так родилась вторая повесть – «311». На сей раз в основе не сельские байки (из них я, кажется, выжал всё что можно), а городские легенды.

Всё моё детство прошло в 311 квартале Брянска. Там я прожил с конца восьмидесятых до начала нулевых. Там я вырос. Там живут самые яркие мои детские воспоминания. В дремучие девяностые над детьми не было того тотального контроля со стороны «предков», который сейчас кажется нормальным. Нас с пяти лет отпускали одних играть во дворе, изредка поглядывая с балкона, чтоб не убежали шибко далеко. Конечно, в тесном дворе быстро становилось скучно, а неподалёку – огромный овраг Нижний Судок, гаражи, пустыри, много заброшенного. Детские сады, где можно воровать неспелые яблоки. Старая котельная. Да много чего. Всё это мы облазили вдоль и поперёк – иногда с риском для жизни.

Таинственные истории там рождались сами собой – даже придумывать не надо. И было их очень много. Мы плодили их сотнями, рассказывали друг другу, пересказывали чужие, меняя события и подробности. Вот я и решил увековечить хотя бы часть – пусть и в вольной перелицовке от взрослого писателя. Да, и здесь, в новой повести, я снова бессовестно ворошу и расталкиваю задремавшие под слоем пыли и плесени девяностые.

А 311 квартал… он до сих пор всё тот же, с очень малыми изменениями. Те же дома, заборы, деревья, гаражи. Даже здоровенная лужа у дома, где я жил, так и не высыхает бо́льшую часть года.

Заходите, не стесняйтесь.

311

Дождь не переставал вот уже несколько дней кряду. То нашёптывал моросью, то сёк плетьми косых струй, то плюхался грузными каплями. В тесных дворах пахло мокрой июльской зеленью, душной сыростью и дождевыми червяками.

Не доехав до Черметовского моста, «жигулёнок» -пятёрка свернул с проспекта Станке-Димитрова. По колдобинам протиснулся сквозь двор у дороги и остановился в следующем. Водитель заглушил двигатель, погасил фары.

Хрущёвская пятиэтажка. Бурый кирпич. Два подъезда, тёмно-бордовые двери на пружинах. У каждого подъезда по лавке. Покрашены в зелёный. Цветник. Буйный куст сирени на углу.

Напротив дома четыре берёзы в ряд. Все как одна наклонились в сторону хрущёвки, словно пытаясь тайком заглянуть в окна – что-то там людишки внутри поделывают? За берёзами – замшелый бетонный короб, сверху крышка люка ржавым блином. От неё подымается пар. Рядом – неопрятно размазанная песочница без бортов. Разлапистый американский клён – из кроны выглядывает кривой-косой дощатый шалаш. Чуть дальше, напротив пятиэтажки, за берёзами, детский сад. Их тут три, примыкают друг к дружке заборами.

– Ну, здравствуй, новый старый дом, – буркнул Илья. Вышел из машины, хлопнул дверцей, запер ключом. Взял из багажника сумку.

В доме сорок квартир, двор обычно оживлённый. Детишки снуют туда-сюда, старушки сплетничают на лавочках – у каждого подъезда своя стайка собирается. А сейчас – никого. На улице тепло, но долгий проливной дождь давно прогнал всех домой. И комары. Обычно в городе их не замечаешь, но в такую погоду они звереют. Стоит встать под деревья или под козырёк подъезда – тут как тут, пищат у самого уха.

Ржавая пружина издала свой ни на что не похожий звук – растянулась-сжалась. Хлопнула дверь.

В подъезде темно, хотя дело едва-едва к вечеру. Полумрак даже при горящих лампочках.

Затхло. Пахнет котами. Квашеной капустой. Готовкой.

Подъезд живой. Дышит. Размышляет о чём-то. Двадцать квартир, двадцать ячеек в улье. У каждой своя жизнь.

Дом больше тридцати лет назад построили – в начале шестидесятых. В шестьдесят первом или шестьдесят втором, кажется. Уходит потихоньку поколение тех, кому тут давали новенькие квартиры. Кого дети сменили, кого внуки. Кто-то продал жильё, кто-то обменял. Есть семьи, что живут в двухкомнатках тремя поколениями – селят стариков в глухих тёмных кладовках, переделанных под спаленки. А кто-то доживает свои последние годы в одиночестве – как доживала тётка Люба.

Четвёртый этаж. Зелёная деревянная дверь, неказистый жестяной ромбик с номером. Оба замка – и верхний и нижний – теперь сразу поддаются, оба ключа легко проворачиваются: достаточно было впрыснуть масла в скважины. И как только тётка Люба сама не додумалась? Или хоть бы попросила кого. Нет – всё мучилась, терпела…

Илья прошёл в прихожую, тихонько прикрыл за собой дверь – словно боялся кого-то разбудить.

Дышалось сильно легче, чем в первые дни после тёткиной смерти. Каких только запахов тут не было, когда племянник приехал наводить порядок. Лекарства (самый стойкий и резкий), нестираное спальное бельё, пыльные скатерти и шторы, прогорклое растительное масло, немытая сантехника…