40 градусов

– Старик, – сказал Коля, – в нашем пьянстве есть неоспоримая сермяжная правда. Вот гляди – тут все потеряли кресла под задницами и носятся, трезвые, злые и озабоченные. Нервные клетки гибнут миллиардами и безвозвратно. Задницам от этого не легче. А вот я потерял вчера импортную отвертку, – мне ее наши кулибины взаймы дали, – так я чего? Выпил с горя, и полыхай она синим пламенем. Не хочешь остограммиться?

Я хотел.

Бессилье мастеров и сила подмастерьев

На мероприятие все мужики словно сговорившись прибыли в состоянии отвратительном, малоработоспособном.

Предстоял переезд. Наша небогатая редакция постоянно кочевала по городу. Раз в год у нас обязательно иссякали финансы, и мы переезжали на более дешевые квартиры.

Редакционные женщины весело и споро паковали вещи, укладывали сумки. Мужская часть коллектива, запинаясь о землю, таскала вниз, к грузовичку, разнокалиберный скарб. Мужчины дружно мучились с похмелья. Оно в равной мере колотило и кряжистого зав. отделом культуры Альфреда Гольда, и поджарого многостаночника Анатолия Джапакова.

Пережить ужас трудовой повинности помогали крепкий морозец и ясное осознание того, что в финале мероприятия женщины накроют стол и спасут мучеников.

Мы забили грузовичок тюками, видавшей виды мебелью. Полдела было сделано. Слегка кренясь, труженики пера устремились в порт новой приписки.

Это был памятник архитектурного конструктивизма начала тридцатых годов. Новое обиталище редакции располагалось высоко, на последнем, пятом этаже. Лестничные пролеты были неимоверно узкими и крутыми. Сизиф, стоя у подножия горы, испытывал те же самые чувства, что и мы.

Делать было нечего. Пришлось работать.

Всех объединил героический порыв. На пятый этаж обреченно карабкались, волоча поклажу, и убеленный кое-какими сединами ответсек Юрий Дорохов, и я, только-только отбывший университетский срок. Организм каждого из нас, независимо от возраста, бешено сопротивлялся. По всему зданию разносились каторжные звуки – пересвист легких, сиплый кашель, почти предсмертное кряхтенье, звон невидимых цепей. По лестничным пролетам клубился дико исторгаемый нами перегар.

Руки инстинктивно брали там, у подножия, то, что полегче. Каждый подъем казался последним.

И вот на снегу у подъезда осталось лишь то, о чем не хотелось ни говорить, ни думать. Огромный, монументальный черный диван. Широченный, явно нетранспортабельный стол, за которым обычно проходили общие летучки. И венцом всему – пианино. Вещь абсолютно ненужная, отвлекающая от ежедневной добросовестной работы, приблудная, чуждая вещь.

Мы молча собрались внизу и молча закурили. Ощущение было такое, что стоим мы на кладбище среди многотонных угрюмых надгробий.

– Цирк! – произнес свое любимое словечко Джапаков, озирая окрестности.

– Нет, это нереально, – сказал Гольд. У него за плечами было освоение тюменского Севера, он знал, что говорил.

Наверху открыли форточку. До нас донесся радостный женский щебет. Звякали рюмки. Готовился праздник. Но попасть на праздник у нас шансов не было.

И тут я заметил неподалеку жалкую, скрюченную фигурку. Моментально оформилась спасительная мысль.

Вокруг каждой уважающей себя редакции имеется круг самодеятельных авторов, претендующих на опубликование того или иного бреда. В большинстве своем это люди сумасшедшие, тихие шизофреники. Они годами могут носить опусы на одну и ту же, милую их сердцу тему. Они досаждают своими визитами, звонками, униженными просьбами. Но рано или поздно оказывается, что в номер сегодня и сейчас не хватает 150 строк – и вот причесанный, перекроенный, на скорую руку обработанный бред сумасшедшего выходит в свет. Что придает новые силы всему их сообществу.

Я поманил пальцем нашего преданного графомана. Он вприпрыжку понесся навстречу.

– А мне сказали – вы переехали! – затараторил он. – Я туда – а вас нет, я сюда – а вы здесь!

Дорохов пихнул меня локтем: сумасшедший, непрерывно тараторя, уже лез в свой портфельчик, нашаривал в нем очередное сочинение. Этого допускать нельзя, подсказывал опыт, иначе придется битый час обсуждать с автором все его идиотские абзацы и фразы. Коллеги это понимали и с замиранием сердца следили за развитием событий.

Выследивший нас графоман помешан был на истории подводного флота страны. Он знал все круглые и некруглые даты героев-подводников. Как только дата подходила, он переписывал из энциклопедии соответствующую статью и тащил ее нам.

– Подводник? – сурово спросил я сумасшедшего, кивая на портфельчик.

Тот еще активнее залебезил, забормотал, засуетился и через секунду робко тыкал мне в грудь пачкой густо исписанных листков.

– Мы возьмем, – сказал я. – Возьмем, если вы поднимите все вот это вот к нам, на пятый этаж.

Сумасшедший бегло, без интереса бросил взгляд на придавившие нас надгробия. Ни страдания, ни сомнения, ни возмущения – ничего этого не отразилось на его физиономии. Он осекся на полуслове и тут же испарился.

– А что, хороший способ давать им от ворот поворот, – грустно пошутил Джапаков. – Давайте оставим это барахло здесь, чтоб шизофреники боялись.