40 градусов в тени

Профессор выписал командировку и полетел в Брянск, тем более что у него накопились кое-какие дела на тамошнем заводе. Барановский оказался сероглазым, совершенно седым плотным мужчиной среднего роста лет пятидесяти. Его биография была весьма интересна. В 1929 году советское правительство приняло постановление о строительстве тракторного завода на Урале. В качестве прототипа первого трактора был выбран американский трактор Caterpillar-60. Для проектирования завода наряду с советскими проектировщиками были привлечены американские специалисты, прибывшие в Челябинск. Проект начинался с приобретения трактора «Катерпиллер-60», который разобрали на части. С использованием этих деталей разрабатывались чертежи советского трактора, и планировалась закупка зарубежного оборудования для его изготовления. Поскольку в работе было занято много специалистов, а трактор был куплен в единственном числе, детали поместили на стеллажи в специальную «железную» библиотеку, которая функционировала как обычная библиотека. Можно было зайти и получить любую деталь. Заведовал этой библиотекой инженер из фирмы «Катерпиллер», а так как детали были тяжелые, то снимал их со стеллажей и относил «абонентам» российский юноша. Владимир Иосифович и был этим юношей. 15 мая 1933 года первый гусеничный трактор «Сталинец-60» вышел из ворот сборочного цеха. Поскольку американец русский язык не знал, а абоненты не знали английского, то Владимир Иосифович волей-неволей осваивал английский и за два года худо-бедно заговорил. Потом он окончил техникум, далее институт и стал одним из ведущих конструкторов завода.

Барановский оказался очень умным, толковым и эрудированным человеком, и Игорь почему-то сразу понял, что они будут единомышленниками и друзьями, несмотря на разницу в возрасте. Так оно и случилось. Через два месяца Барановский приступил к работе на новом месте. Его сразу же многие невзлюбили. Начальство – потому что он был беспартийным, говорил то, что думал, в глаза и не придерживался стереотипов ни в человеческих отношениях, ни в технике. А подчиненные – потому что он был слишком знающим и разбирался в каждом вопросе досконально, не веря на слово, что многим не нравилось. «Персональным» антисемитам, использующим государственный антисемитизм для конкуренции со своими высококвалифицированными коллегами-евреями, не нравилось его исключительно лояльное отношение к евреям. Барановский прекрасно знал Балжи еще с довоенных времен и предложил Игорю поехать к тому на встречу. Сказано – сделано: Балжи принял их и согласился взять Игоря в заочную аспирантуру. Отец Балжи был грек, и от него тот унаследовал бурный темперамент, с которым Игорь тут же познакомился. Дело в том, что сам Балжи был адептом механических бесступенчатых трансмиссий, а Игорь собирался делать диссертацию по машине с гидравлическим трансформатором. В ходе беседы у них возникла дискуссия: Балжи вскочил с места, обежал огромный письменный стол и закричал: «Если ты такой умный, иди на мое место»…

Но он быстро отходил, и беседа через минуту вернулась в рабочее русло.

Игорь начал работать над диссертацией, которая содержала весьма развитую математическую часть. И тут опять помог случай. У них в институте работал один еврей по имени Феликс Ефимович Водяной. Он был весьма примечательный человек, обладающий тем, с чем профессор познакомился только в Израиле – «хуцпой», наглостью по-израильски (конечно, этого слова тогда ни Игорь, ни кто-либо из его окружающих не знали). По понятным причинам, одни специально в шутку, а другие по неточному знанию называли его «Феликс Эдмундович» (так звали Дзержинского).

Когда Феликс проходил без очереди куда-либо, где стояла большая очередь, то народ, который бы растерзал обычного человека, так поступающего, тихо расступался и пропускал его вперед в полной уверенности, что тот имеет законное право так делать. Однажды профессор летел с Феликсом в полупустом самолете. Пассажиров по радио попросили занять места в первом салоне во избежание нарушения центровочного графика самолета. Феликс не обратил на это ни малейшего внимания и потащил профессора в хвостовой салон, где он почему-то любил сидеть. Подошла стюардесса и попросила путников пересесть, привычно бубня что-то про центровочный график.

На что Феликс сказал ей:

– Мы пересядем, если вы покажете нам этот график.

Стюардесса была потрясена больше, чем вавилонский царь Валтасар, увидевший во время пира огненные слова, начертанные на стене: «Мене, текел, фарес» («Взвешен, измерен и признан недостойным»). Состояние стюардессы полностью соответствовало состоянию несчастного царя, описанному пророком Даниилом: «Тогда царь изменился в лице своем; мысли его смутили его, связи чресл его ослабели, и колени его стали биться одно о другое».