419

Отцовские взгляды совсем не совпадали с позицией местного священника. Священников, говоря точнее. Их тут перебывало немало. Мистер Баптист хлопнул дверью год назад – бросил кафедру, призвав всевозможные беды и удары молний на головы «вам, маловерным». Мистер Англиканец тоже не преуспел, а теперь в игру вступил целеустремленный и рьяный мистер Методист, говорящий с густым лагосским акцентом. В деревню его занесло, точно бродячую теме. Похоже, миссионеров хлебом не корми – только отправь в «глушь» дальней Дельты, к «страшным» и «диким» иджо побережья. Хотя, не уставали отмечать деревенские, страшны и дики вовсе не они, а Лагос и вся прочая Нигерия.

Мистер Методист молил их и заклинал – это он сам так говорил, «я молю и заклинаю вас» – отказаться от ребяческой веры в прорицания и колдовство:

– Вонйингхи – не Господь Всемогущий! А Сатана – не просто главный диригуо-кеме.

Ну само собой, кумекали деревенские. Сатана – это змей такой. Ясное дело: кобра плюется, черная мамба напружинивается в сумраке. Но те библейские демоны, что помельче? Черти всякие, сатанинские прислужники? Один в один диригуо-кеме.

– Нельзя задобрить Иисуса парой веточек, заговоренными перышками и завязанным черенком от листика. Я вас уверяю, Иисус – это не

другое имя Вонйингхи. Начать с того, что Вонйингхи женщина. Жен-щи-на!

– Но Иисус – это все сущее! Вы сами говорили. – Кое-какие мужчины в конгрегации любили издеваться над священником. Женщинам вежливость не дозволяла его искушать. Бедняжка мистер Методист.

– Нет, – рявкал служитель Господний. – Иисус… Иисус мужчина, как мы с вами.

– А мне вот никто не поклоняется! – кричал кто-то, и в задних рядах смеялись. Смеялись на иджо – священник не понимал.

– Иисус – человек и Бог. И то и другое разом.

– И женщина тоже?

– Нет! Абсолютно ни в коем случае!

И так далее.

По воскресеньям мать Ннамди шла в церковь и тащила Ннамди с собой, точно пойманную мышь на веревочке. Мистер Методист, колотя кулаком по книжкам, проповедовал по-лагосски – ритм враскачку, синкопы оглушительных воззваний. По-английски он говорил не как полагается у иджо, и порой уследить за его мыслью бывало сложновато. Процеживаешь словесный поток, будто рыбу вылавливаешь. Иджо дальней Дельты говорили как английский король (а теперь королева) еще со времен торговли пальмовым маслом, а этот щекастый лагосский йоруба так уродовал язык, что у них уши в трубочку сворачивались.

– Мы должны вежливо, – пеняла мать Ннамди, когда тот хихикал. – Он стараивается.

Когда-то мистер Методист и сам был закоренелым грешником.

– Прежде заблудший в Лагосе, ныне спасенный! Слеп был, теперь прозрел! [28]

– Подумаешь, в Лагосе заблудился, – сказал кто-то. Новость не произвела на него впечатления. – Лагос-то большой, говорят, больше Портако. В Лагосе каждый дурак заблудится. Тоже мне, подвиг.

Портако – так местные называли Порт-Харкорт. В штатах Дельты он служил образцом всего городского и гигантского.

– Но в Лагосе улицы-то прямые, – закричал кто-то. – Эт надо постараться, чтоб там заблудиться. У нас тут табличек нету, даже улиц никаких! Тут заблудиться проще. А в Лагосе – эт вам труд большой. Настоящий подвиг и есть.

– Да ты даже в Портако не бывал – ты-то что смыслишь? – выступил кто-то в задних рядах.

Засим следовала громкая академическая дискуссия о преимуществах ручьев в сравнении с улицами и о том, как лучше осуществлять по этим последним навигацию, и мистер Методист вынужден бывал привлекать их внимание истошными воплями и грохотом кулака по кафедре.

Вонйингхи, пожалуй, равнодушна – а вот мелкие боги не слишком. Мелкие боги – что люди, умноженные на сто: мелочны и ревнивы, угрюмы и жестоки, нежны и добры. Отец Ннамди поклонялся некрупному божеству, лесному ору, что утишает страхи и защищает детей. Соорудил на опушке святилище – жестяная крыша, тщательно выметенный земляной пол.

– Лесные орумо и речные овумо – отражения друг друга, – объяснял отец. – Как в мамином зеркале. Но что подлинно? – Тут он для пущей важности переходил на английский: – Дерево или дерево в воде?

Отец Ннамди редко захаживал в церковь – разве что во искупление ночных возлияний пальмовым вином или неисполненного обещания. Задабривать ему следовало не милосердного Иисуса, а жену.

И хотя мистер Методист назначил милосердного Иисуса величайшим среди орумо и овумо, могущественнее даже Вонйингхи, мать Ннамди на всякий случай ставила на всех. Когда Ннамди впервые взобрался на масличную пальму, она ведь исполнила ритуалы тенебомо, хоть и в собственной версии? А это не коза начихала – на пальму залезть. Поскользнешься – и полетишь, ломая густые нижние ветки, подпрыгнешь на земле, переломаешь кости, вывихнешь плечи, помрешь, а то и хуже – покалечишься. Впервые взобравшись на пальму и срезав первую гроздь плодов, из которых потом делают топливо для стряпни, многие юноши не желали снова лезть, шли добывать сок винных пальм – в болотах с пиявками, но хоть на земле. На винные пальмы лазить не надо.