45° в тени

Он должен был признать, что голос мадам Гюре, в особенности когда она была в плохом настроении, звучал вульгарно и неприятно.

Открыв дверь, он увидел спящего ребёнка, а на диване напротив него мадам Гюре, которая лежала в чёрном платье, с босыми ногами, положив руку под голову.

Сколько времени лежала она так, устремив мрачный взгляд в потолок?

— А, это вы, доктор!

Она поспешно вскочила, нашла свои туфли, отбросила волосы, закрывавшие ей лицо.

— Вы видели моего мужа?

— Нет. Я иду из третьего класса. Как малыш?

— Всё также!

Она сказала это так безнадёжно, что в голосе её даже не послышалось ни любви, ни тоски. В самом деле, это был безнадёжный случай. Собственно говоря, ребёнок не был болен, по крайней мере у него не было определённой болезни, которую можно было бы лечить.

Ребёнок не получался, как говорят добрые люди. Он ел, и это не приносило ему никакой пользы, он оставался таким же худеньким, дряблым, капризным и, как все больные дети, хныкал целыми часами.

— Через три дня климат изменится.

— Я знаю, — сказала она снисходительно. — Если вы встретите моего мужа…

— Обед, наверное, ещё не кончился.

Она поела немного холодного мяса и апельсин. Остатки ещё лежали на ночном столике. Она сама захотела, чтобы было так. Ей предложили есть вместе с детьми, на полчаса раньше остальных пассажиров, в то время как её муж или Матиас могли оставаться в каюте с ребёнком.

— Я не хочу одеваться, — ответила она. — Я не хочу также, чтобы на меня смотрели, как на диковинное животное.

И Донадьё подумал о Бассо, который делал приблизительно то же самое, отказывался бриться, даже умываться, и погружался с порочной радостью в зловонный воздух своей берлоги.

— Если так будет продолжаться, — сказала она спокойно, — мне придётся попросить у вас веронал.

— Зачем?

— Чтобы убить себя.

Что это было? Романтическая поза? Хотела ли она взволновать его, заставить пожалеть её?

— Вы забываете, что у вас ребёнок!

Она пожала плечами, бросив взгляд на диван, где спал малыш. Стоило ли в самом деле говорить о ребёнке? Станет ли он когда-нибудь похожим на человека?

— Я дошла до крайности, доктор. Мой муж этого не понимает. Бывают моменты, когда мне хочется убить его.

Гюре был там, наверху. Он стоял, облокотившись на фальшборт над океаном, прижавшись плечом к тёплому плечу мадам Дассонвиль, аромат духов которой он вдыхал. Быть может; их пальцы встретились на перилах и переплёлись украдкой? Её муж остался в Дакаре. Она была одна. Её каюта была последней в конце коридора, а девочка спала вместе с гувернанткой на противоположной нечётной стороне.

— Потерпите немного. Мы уже прошли больше половины пути. В Бордо…

— Вы думаете, во Франции что-нибудь изменится? Для этого нет никаких причин. Будет всё то же мучение…

Были моменты, когда она становилась особенно вульгарной.

— Вы сделаете лучше, если дадите мне два пакетика веронала, и мы все успокоимся…

Глаза у неё были сухие. Рот сложился в гримасу отвращения и презрения.

— Что мне сказать вашему мужу? — вздохнул доктор, переходя в отступление.

— Ничего… Так будет лучше… Пусть он остаётся на воздухе как можно дольше. Это единственный способ избежать ссор.

Гюре и мадам Дассонвиль отошли от фальшборта, сели за столик на террасе и стали пить кофе. В их позах заметно было отсутствие стыдливости, которое часто афишируют счастливые любовники.

Они беспрестанно улыбались, смотрели только друг на друга и разговаривали, склонив голову так, что каждая незначительная фраза превращалась в признание.

Помощник капитана по пассажирской части сидел вместе с Лашо и Барбареном, который заказал старого вина и набивал свою трубку.

— Сыграем в белот? — предложил лесоруб, сидевший за соседним столиком.

— До тысячи, если хотите. Я собираюсь лечь пораньше.

— Вы будете играть, Гюре?

Сделав вид, что он смутился, и наслаждаясь этим ложным смущением, Гюре ответил:

— Сегодня не буду.

Донадьё перехватил взгляд, который мадам Дассонвиль бросила на помощника капитана. Казалось, он говорил:

«Вы слышали? Так вам и надо! Терпеть вас не могу!»

Бармен принёс карты, скатерть и корзиночку с жетонами. Лашо ворча отодвинул своё плетёное кресло. Новые пассажиры, ещё не привыкшие к обстановке, ходили вокруг палубы и бросали завистливые взгляды на завсегдатаев бара.

Помощник капитана встал, на мгновение исчез, и несколько минут спустя патефон заиграл блюз.

Большинство танцующих мужчин занимались другими делами. Двое офицеров играли в белот с Барбареном и лесорубом. Капитан слушал Лашо, который рассказывал ему истории об авариях в открытом море.

В тот самый момент, когда доктор повернул голову к Гюре и мадам Дассонвиль, оба они поднялись, но не для того, чтобы отправиться на прогулку, — они стали танцевать.

Под танцевальную площадку была отведена вся кормовая часть прогулочной палубы. Центр её был ярко освещён с террасы бара. По сторонам, в уголках, царил полумрак. Снизу пассажиры второго класса видели, как двигалась эта пара.

А Гюре всё время уводил свою партнёршу в тень, наклонял голову, касался щекою её щеки. Она не отталкивала его, но искала глазами помощника капитана.