45° в тени

В половине двенадцатого он находился в своей каюте в обществе одной пассажирки.

— Вы можете одеться! — сказал он ей.

Часто бывало, что пассажиры, особенно женщины, вместо того чтобы прийти в лазарет, являлись к нему в каюту. И доктор, который не любил, чтобы его беспокоили, находил способ отомстить им.

На этот раз к нему пришла пассажирка, которую он никогда не замечал, полная блондинка. Ей больше подошло бы угощать чаем в маленькой провинциальной гостиной, чем в колониях. Она старалась казаться хорошо воспитанной. Чтобы извиниться за своё вторжение, она без конца произносила фразы, которых Донадьё уже не слушал.

— Вы меня понимаете, доктор, ведь довольно неприятно на корабле, где за каждым вашим шагом наблюдают и обсуждают каждый ваш поступок…

Он слушал, неопределённо глядя на неё. На ней было розовое платье, под которым колыхалась пышная грудь.

В конце концов эта дама объяснила, что она боится, не аппендицит ли у неё, и что для собственного успокоения…

— Вы знаете, как это бывает, доктор. Вообразишь бог знает что… Не можешь заснуть…

— Раздевайтесь!

Он говорил серьёзно, глядя в сторону, и делал вид, что занят другим делом, пока пациентка колебалась.

— Раздеться совсем?

— Ну конечно, мадам.

Его забавляло то, что он заставляет раздеться догола эту самоуверенную и полную собственного достоинства даму.

Он услышал шуршание ткани.

— И пояс тоже?

— Это необходимо.

И когда он обернулся, она в самом деле была голая и стояла в каюте, совсем белая, не зная, куда девать руки и куда смотреть. Плечи и шея у неё потемнели от солнца.

— Не знаю, почему мне так стыдно…

Тело у неё было полное, но крепкое, со множеством ямочек.

Иногда она наклонялась, чтобы поймать свои чулки, которые сползали вниз.

Донадьё неуверенно осмотрел и ощупал её.

— У вас ничего нет! Вы испугались, потому что у вас закололо в боку. Вы, наверное, слишком быстро поднялись по лестнице.

Тем дело и кончилось. Она одевалась и теперь уже перестала стесняться. Она говорила. Не торопилась. Пристёгивала к поясу чулки, искала своё бельё, разбросанное на кресле.

— Африка не слишком меня испортила, не так ли? Правда, я всегда следила за собой…

Она была в рубашке, когда в дверь постучали. Тут она испугалась, как будто её застали на месте преступления, и с умоляющим видом посмотрела на Донадьё.

Доктор лишь на несколько сантиметров приоткрыл дверь каюты и увидел, что в коридоре ждёт Жак Гюре.

— Я приму вас через несколько минут, — сказал он.

А пассажирка кончила одеваться, подняла с полу шпильку, посмотрела вокруг, не забыла ли она чего-нибудь.

— Сколько я вам должна, доктор?

— Вы мне ничего не должны.

— Но всё-таки… Мне неудобно…

— Да нет же! Нет!

Глаза Донадьё смеялись, но только глаза, и он представлял себе свою жертву в постели, инертно наслаждающуюся ласками. Он был уверен, что не ошибся. Это была женщина именно такого типа…

Он поискал глазами Гюре, не увидел никого в коридоре, вернулся к себе в каюту, чтобы вымыть руки, и уже вытирал их, когда снова постучали.

— Войдите!

Это был Гюре, который старался держаться уверенно, но по-видимому был смущён…

— Садитесь!

Гюре сел на край кресла и принялся мять свою фуражку из сурового полотна, которую он теперь носил вместо шлема.

— Вы заболели?

— Нет… То есть… Я хотел бы сначала задать вам один вопрос… Как вы думаете, мой сын будет жить?

Доктор цинично пожал плечами, потому что он знал, что его собеседник пришёл сюда не для того, чтобы спрашивать об этом.

— Я уже говорил вам, — проворчал он.

Жужжал вентилятор. Сквозь иллюминатор в каюту проникал пучок солнечных лучей шириною в двадцать сантиметров и рисовал на переборке дрожащий диск.

— Я знаю!.. Это моя жена волнуется!.. Вы, должно быть, меня осуждаете, не так ли?

Нет! Врач играл ножом для разрезания бумаги и ждал, когда Гюре заговорит о серьёзных вещах. Пока это были фразы, только фразы, которые Гюре произносил, чтобы придать себе храбрости. И Донадьё с нетерпением старался угадать, к чему он клонит.

Гюре удавалось придать себе непринуждённый вид, говорить без напряжения.

— Вы знаете, что мне становится плохо при самой лёгкой качке? Я не могу и часа пробыть в каюте. Вот даже здесь, сейчас, меня бросает в пот…

Это была правда. Лоб у него покрылся испариной, так же как и верхняя губа, на которой блестели, мелкие капельки пота.

— На палубе, на воздухе мне легче… А всё-таки, это путешествие для меня пытка… Моя жена не всегда это понимает…

Донадьё протянул ему пачку сигарет, и Гюре машинально взял одну, стал шарить по карманам в поисках спичек.

— Моя жена не понимает также, что все заботы лежат на мне… Я говорю вам об этом потому, что…

«Наконец-то! — подумал Донадьё. — Потому что… Как ты выйдешь из положения, мой мальчик?»

Мальчик никак не выходил из положения, напрасно стараясь найти нужные слова. Наконец он бросился вперёд, очертя голову:

— Я пришёл попросить у вас совета…

— Если это относится к медицине…

— Нет… Но вы меня немного знаете… Вы знаете, в каком я положении.