47-й самурай

Он почувствовал, как на него навалилась тяжесть, ощутил давление человеческих тел. Японские полицейские в форме оказались на удивление сильными. К этим трем уже спешили на помощь другие, следователи смотрели на него, и он почувствовал исходящее от них настойчивое требование: уходи отсюда, не устраивай скандал, тебе здесь не место, ты не гражданин, не вмешивайся, это наше дело.

— Я должен поговорить с вашим главным! — заорал Боб, вырываясь из рук полицейских, — Нет, нет, пропустите меня!

Высвободившись, он совершенно логично, как ему показалось, направился к группе следователей или официальных лиц.

— Я должен вам все объяснить! Понимаете, я знал этих людей, у меня были с ними дела, вам потребуются мои показания!

Ему это казалось совершенно логичным. Нужно только все разъяснить.

— Здесь кто-нибудь говорит по-английски?

Однако, несмотря на все его благие намерения, он вызывал в японцах одну только враждебность. Похоже, их нисколько не интересовал его вклад в расследование.

— Вы ничего не понимаете, я располагаю ценной информацией, — попытался объяснить Боб двум-трем полицейским, которые упрямо отталкивали его назад к ограждению. — Я должен кое-что рассказать, пожалуйста, не толкайте меня, мне нужно переговорить с вашим главным. Не трогайте меня, не толкайте меня, пожалуйста, я не хочу никаких неприятностей, но не прикасайтесь ко мне!

Японцы рявкали на него что-то непонятное, их лица слились в одну отвратительную обезьяноподобную карикатуру, и Боба вдруг захлестнуло отчаяние: на самом деле им все равно! Это привело его в бешенство, и как раз в этот момент один из полицейских, отталкивавших его, поскользнулся, взмахнул рукой и случайно больно ткнул Боба в грудь. И тот, не раздумывая, ответил.

Боб медленно всплыл в сознание. Он находился в больничной палате, его голова раскалывалась от боли, словно после удара бейсбольной битой, все тело болело.

Боб попытался сесть, но одна его рука оказалась прикована наручниками к спинке кровати.

Помещение было полностью белое, ярко освещенное. Как он мог оставаться без сознания в таком месте?

На него пристально смотрела стройная японка в строгом костюме и очках. На вид ей было лет тридцать, из чего следовало, что на самом деле ей уже под сорок. Она сидела в противоположном углу комнаты на простом обшарпанном стуле. И читала журнал «Тайм». У нее были красивые ноги.

Боб поднес свободную руку ко лбу, ощутил исходящий от него жар, затем провел ладонью по щеке, покрытой двух- или трехдневной щетиной. Однако он был чистым. Японцы избили его до бессознательного состояния, после чего отмыли, накормили успокоительным, зашили раны и посадили в кутузку.

— Проклятье, где я? — произнес Боб в пространство.

Ощутив ноющую боль глубоко за глазами, он заморгал, защищаясь от яркого света.

Боб старался не думать об утрате, но чем настойчивее он бежал от этих мыслей, тем сильнее была боль. У него перед глазами стоял образ идеальной семьи, маленькой группы Яно, связанных между собой неразрывными нитями любви, долга, ответственности.

Все это было ужасно, но страшнее всего была гибель малышки Мико.

«Кто мог поднять руку на ребенка?» — подумал Боб. Ощутив вскипающую в груди опасную смертоносную ярость, он понял, что эта ярость погубит его самого, прежде чем погубит кого-то другого. Горе неподъемной тяжестью сдавило ему грудь, стремясь выдавить из легких весь кислород. Боб подумал, что ему грозит сердечный приступ.

— Здесь есть медсестра? — спросил он.

Женщина молча посмотрела на него.

— Простите, вы говорите по-английски?

— Я родилась в Канзас-Сити, — ответила женщина. — Я такая же американка, как и вы. Мой отец — врач-онколог, поддерживает республиканскую партию.

— О, извините. Послушайте, пожалуйста, позовите мне медсестру или врача. Мне нужен еще один укол. Я больше не могу, мне… В общем, не знаю.

— Успокойтесь, мистер Свэггер. Вам уже трое суток вводят сильнодействующие лекарственные средства. Не думаю, что стоит продолжать. Сейчас я приглашу врача.

Женщина нажала кнопку на висящей рядом с кроватью приборной панели, словно пришедшей из научно-фантастического романа, и действительно через несколько секунд в палату вошла свита в белых халатах, с мрачной азиатской серьезностью на лицах. Пощупали пульс, проверили зрачки, обследовали рану, и осмотр был закончен.

— Надеюсь, с вами все будет в порядке, — по-английски сказал врач. — Вы у нас парень крепкий. Шрамов у вас достаточно.

— На самом деле, доктор, я чувствую себя замечательно. Все дело в моем… в общем, мне нужно снотворное или что-нибудь в таком духе. Мне очень плохо. Я не могу просто лежать здесь. Позовите кого-нибудь, чтобы меня освободили.

— Полиция не хочет вас освобождать, — вмешалась молодая женщина. — У японцев относительно некоторых вещей очень строгие правила, а вы нарушили их все и даже изобрели несколько новых.

— Я был немного не в себе. Ну же, доктор, пожалуйста!..