47-й самурай

Боб увидел, как ловко обвел его Досю. Странный старик поставил его в положение, где от силы и скорости не будет никакого толка; он не сможет использовать эти качества против ребенка, даже если захочет. Этому помешает нечто такое, что въелось в самые потаенные глубины его души. С другой стороны, он должен победить. Если он не победит, это явится поражением. Он никогда не станет фехтовальщиком.

Так как же победить? Надо найти какой-нибудь способ сражаться мягко. Ему придется предугадывать каждый шаг юной противницы, двигаться, отражать удары, причем на уровне, значительно превышающем все, что он показывал до сих пор; а как только ему представится возможность, он ею воспользуется, однако сознательно отрешившись от тех качеств, которые делают его мужчиной, — от силы и скорости. Он должен взять под строгий контроль свое подсознание и усилием воли заставить себя обрести мягкость, которой у него нет, и стремительность, которой нет ни у кого. Он в ловушке.

— Я буду сражаться, — объявил Боб. — Но если я сделаю ей больно, я сделаю больно вам. Вот какими будут ставки, сэр. Хорошенько это уясните. Подвергая девочку опасности, вы рискуете собственной задницей. И не надейтесь, что вам поможет ваше карате. Я тоже знаю кое-какие приемчики. Мне довелось побывать в переделках. Вот, взгляните.

Задрав край своей глупой короткой курточки, Боб показал старику те места, где раскаленный металл пытался оборвать его жизнь. Шрамы, застывшие звезды вздутой плоти, длинные рубцы, затянувшиеся, но не исчезнувшие до конца, свидетельства давно забытой войны.

— Я повидал много крови, как своей собственной, так и чужой. Я умею драться, помните об этом.

На Досю это не произвело никакого впечатления.

— Тогда, возможно, ты быть хорошо против эта девочка. Но я думать, она надирать твоя задница.

Боб повернулся к девочке. Ее сосредоточенное лицо было скрыто в тени маски. Ее боккен, крепкая белая дубовая палка, напоминал Экскалибур или тот клинок, которым был обезглавлен Кира; если она им ударит, будет больно. Очень.

Сейчас девочка походила на крошечную жрицу друидов. На голове у нее был шлем с мягкой подкладкой, лицо скрывала стальная решетка, две толстые накладки спускались с шлема, защищая плечи и шею. Торс, а также руки и запястья были закутаны в плотные доспехи; на руках были надеты прочные перчатки. Внешне она напоминала отчасти хоккейного вратаря, отчасти принимающего в бейсболе, отчасти защитника в американском футболе, и на все сто процентов — настоящего самурая.

Они прошли в центр зала, босиком по голому дереву, под деревянными балками, которые поддерживали крышу этого сооружения, больше похожего на храм. На стене висели мечи, вдалеке маячили призраки.

Девочка поклонилась.

Боб поклонился.

— Пять ударов есть победа. И еще правило оберегать голова. Я попросить Суэко бить по голова, только если очень нужно. На войне никаких правила. Побеждать любой удар, можно не по правилам. Понятно? — Досю выждал мгновение и, не допуская вопросов, сказал: — Принять стойка.

Боб отступил назад и принял сеган-камаэ, обычную высокую боевую стойку, выставив меч вперед под углом сорок пять градусов, сведя локти, но не сжимая их, направив острие в глаза противнику. Для обороны такая стойка очень действенна, однако для наступательных действий она не слишком подходит. Суэко тем временем присела в гендан-камаэ, опустив меч вниз и влево. Это была наступательная стойка, из которой легко наносить быстрые удары, но защищаться в ней тяжело.

Боб постарался отыскать ритм, который иногда к нему приходил, а иногда — нет. Он пытался видеть перед собой не «ее», то есть не маленькую девочку; он сосредоточил свой взгляд на боккене, потому что на самом деле тот и был его главным врагом.

Досю встал между ними, поднял руку — и уронил ее.

Боб плавным движением шагнул вперед, девочка чуть отступила влево и вдруг подобно ртути взмахнула мечом снизу вверх — «дракон, выныривающий из воды», — и Боб не успел достаточно быстро поставить блок. С поразительной силой выкрикнув «Хай!», Суэко выбросила боккен вперед в классическом йокогири, и Боб ощутил жалящее прикосновение кончика белой дубовой палки к ребрам. Господи, как же больно!

Боб сообразил: его только что убил ребенок. Если бы это были настоящие мечи, Суэко выпотрошила бы его.

— У Суэко один. У Свэггера ничего.

Его захлестнула ярость, красная и обжигающая. Он чуть было не поддался порыву положиться на свою бычью силу, взреветь и броситься на Суэко, запугивая ее своей тушей, но вовремя сообразил, что ему не хватит скорости и проворства. Искать ответ в стране гнева бесполезно. Девчонка хладнокровно его уничтожит.