5/4 накануне тишины

Тепло в машине, хорошо. Студёный ветер, качающий пожухлые, траурные кусты караганника — он весь там, за пределами маленького, уютного мира, движущегося в мире большом, неприветливом, холодном. «Люди — нелюди!» — прятал снисходительную улыбку младший Цахилганов. Романтик он оказывается, полковник-папа. И ведь не втолкуешь ему, что в основе жизни лежит совсем другое деление: выгодно — не выгодно.

Кто выгоду прошляпил, тот и жертва. И нечего такому простофиле на что-то или на кого-то пенять…

Сохранность маленького тёплого собственного мира выгодна человеку. Удержись только в нём любыми — любыми! — способами. А выкинуло тебя из него без порток,

в мир большой, холодный, бесприютный —

пропал ты, брат,

если другого не подставишь.

И здесь — либо ты ближнего сожрёшь, либо он тебя,

— не — взирая — на — убеждения — национальность — принадлежность — к — партии — движению — направленью…

Вот и вся недолга.

406

Отец привык многое недоговаривать. А сын давно уже научился дожимать его —

упорным, многократным возвращеньем к тому, о чём полковник хотел бы умолчать.

— Слушай-ка, отец, там из караганника торчала какая-то… старая трансформаторная будка, что ли?.. Только низкая, низкая совсем. Что за крыша высовывалась?

— А-а-а… Ты про металлолом?

Константин Константиныч включил «дворники»: стёкла были припорошены чёрной пылью —

сухим — летающим — прахом.

Теперь полковник напряжённо смотрел, как ритмично вычищается полукруг,

— и — разрастается — светлое — поле — видимости.

— Что за будка? — не понимал его напряжённости и торопил с ответом сын. — Ты же говорил: Мёртвое поле там,

— траурное — место.

— Не будка. Вентиляционное отверстие старое, — нехотя ответил отец.

— …Для чего оно? Если даже шахты рабочей, по-моему, никогда не было внизу? Точно же! Я карты видал.

— Видал, да не те. Много ты про шахтные ходы знаешь… Раздолинка. Вон, впереди, — кивнул старший Цахилганов. — Подъезжаем…

407

— Раздолинка, — сказал он ещё раз, въезжая в посёлок. — Ну, как? Хорошо наши политзаключённые строили?

Эка невидаль…

Саман да тёмная глина. Глина да саман. Но… крашеные белым наличники. Везде — белым.

Младший Цахилганов опустил ветровое стекло и стал читать по вывескам названия улиц. С Вольной они повернули на Свободную. Потом проехали медленно туда, где начиналась тополиная аллея. И полковник Цахилганов видит то, чего не видно сыну.

Прошлое — светит — всем — как — бывшее — Солнце — оно — светит — с — каждым — годом — немного — слабее — но — всё — же — прошлое — светит — каждому — своё — прошлое.

…Женщины под конвоем месят босыми ногами глину в яме, вырытой строго по кругу. Жидкую глину с навозом и колкой соломой…

Сохнут под небом тяжёлые сырые брикеты, разложенные по жаркой полынной степи —

для новых домов на улице Вольной.

…Месится заключёнными женщинами в белых косынках липкая глина с вонючим навозом —

ведь ещё не построена улица Свободная.

Две новые улицы для лагерной обслуги вырастут здесь к зиме!

Вольная. И Свободная.

408

…Раскачиваются, клонятся вперёд, изнемогают женщины с расцарапанными, красными, опухшими коленями —

они плетутся по кругу, друг за другом,

в крутом чавкающем вязком месиве по икры,

под пламенеющим кругом Солнца.

…Измождённые женщины с заткнутыми за пояса подолами ведут свой унылый тяжёлый хоровод от рассвета до заката. И хоровод разных небесных солнц

— ибо — каждое — они — провожают — как — последнее — в — жизни — и — встречают — каждое — будто — вновь — народившееся — новое — Солнце —

плывёт, качается в их глазах, изъеденных слёзной солью… Жарко.

Кто-то из них не погибнет и уедет, не скоро. А обслуга не уедет отсюда никогда. С улицы Вольной, с улицы Свободной —

обслуга, заключённая в дома из навоза и глины.

И старший Цахилганов сердцем с теми, кто здесь — пожизненно. Потому что они, надзиратели высшего государственного порядка, служат общему делу в диком этом краю постоянно,

а не отбывают срок, как некоторые —