5/4 накануне тишины

те, кого вовлекла, закрутила, завертела в страшные хороводы братоубийственная нескончаемая гражданская война, не стихающая никогда — до самой войны с чуземцем…

409

Да, полковник Цахилганов пожизненно — с блюстителями исправляющего и карающего закона! Даже с временно оказавшимися не у дел,

удел их общий таков, и он не собирается менять его на иной, потому что менять — всё равно, что предать всех,

кто живёт внутри этой высохшей глины и смотрит сейчас, тоскуя от безделья, из окон с белыми наличниками — на улицу Вольную, на улицу Свободную,

смотрит, заключенный сам же в глину

навечно…

Но вдруг отцу становится скучно.

— Вон в том Доме культуры заключённая Русланова пела, — подавив зевок, указывает он на здание с жёлтыми колоннами. — Закрой, сквозит. Хорошо — пела — красная — богачка. Про старые валенки.

«По морозу босиком». М-да…

— Хочешь сказать, поделом ей?

— Приказы не обсуждаются. Обогащение есть обогащение: отрыв от идеи равенства трудящихся… Талант есть талант. И он тоже — отрыв от равенства… К тому же, была она женщина, мягко говоря… своенравная! Всё-то выпячивала свою исключительнось! Не от большого ума, конечно… А любая исключительность нами ох, как не приветствуется! Мы должны были построить общество равных — равных — возможностей! Для всех!.. Вот она — высота нашей красной идеи.

…И вот она — ровная степь,

— саман — глина, глина — саман.

410

Отец притормаживает, бормочет что-то

про своё — давнее:

— ….Командирша, говорить со мной на равных посмела. Осуждённая Русланова… Воображала, что кто-то удостоит её своим ответом. Нет, выскочка! Раздолинка — не столица,

а перевалочный, можно сказать, пункт,

— здесь — справа — за — холмами — могильное — безбрежное — поле — без — крестов — лагерный — необозримый — частокол — конечная — остановка — для — исключительных…

Морщится отец от досады:

— Но… выскользнула! Артистка! Кутафья. Не успев понять главного, что и она — только кожаный мешок с костями, мясом и дерьмом. Как всякий другой.

— Поющий всё же мешок, — заметил младший Цахилганов, будто ненароком, посматривая по сторонам.

— Все мешки — поющие, хоть и по-разному… — бормочет полковник. — Ты пой, пока разрешают. Да не забывайся.

— А будь твоя воля?

Константин Константиныч заглушил мотор:

— При чём тут моя воля? Я исполнитель закона.

— А как же «люди — нелюди»?

— Не я ей срок припаял, — выбирается отец из машины. — Зависть движет миром и его усредняет…

— Значит, правильно бабушка наша говорила? Рыба — рыбой питается. А человек человеком?

— …Питается. Пока не поперхнётся.

411

По ровной, как стрела, тополиной аллее бредёт одинокий пожилой человек в телогрейке. И вдруг ускоряет шаг, и уже бежит вприпрыжку.

— Здорово, Дула Патрикеич. Здорово, старина.

— Здравия желаю, товарищ полковник! — бросается к нему Дула, едва не плача от радости. — Ох, не ждали. Не чаяли даже… Здравия желаю! Кормилец. Кормилец наш. Константин Константиныч… Ба, да никак и сынок с вами? Наследник? Вырос! Ууууу, вырос…

Радуется старик, но не спокоен он

и оттого крутится, вертится, оглядывается.

— Листьев-то нападало, листьев… — озирается Патрикеич. — Виноват, товарищ полковник! Совсем порядку в Раздолинке нынче не стало.

— Что? Трудно без контингента?

— Да какой контингент после Хруща? Хотя, сноху-то его я помню, как же… Ничего, переждём пустое время. Вот народ разбалуется до последнего края, так опять его в чувство придётся приводить. По-хорошему, сам, он в него не вернётся, в чувство,

— а — тут — и — мы — наготове.

— Сам — нет, конечно, — кивает Константин Константиныч. — Только под конвоем. Под хорошим!

Человек без принуждения — дрянь человек:

развращается быстро, понимаешь…

412

Дула стесняется умильной влаги, выступившей на глазах, тараторит взволнованно:

— Понадобимся опять, и Раздолинка вся встрепенётся. Похорошеет сразу небось. Кончится наш сон… И детям тогда работы тут хватит, и внуками! Как же по-другому? — прилежно отгребает старик листья ногой. — По-другому невозможно. Вот и не разъезжаемся…. Живём, как в обмороке. Затянулся, конечно, обморок наш… Вот эту дорожку у меня Блюхерша мела. Хорошо мела. Старалась. Молодец. А сейчас…

Вон без неё, без Блюхерши, как всё захламилось!

Он принялся выковыривать грязь из-под обломанных ногтей, но смутился и убрал руки в карманы со вздохом: