5/4 накануне тишины

Измождённых строителей железных дорог социализма, которые падали здесь, в степи, замертво — от истощения и вьюг, укладывали в насыпь. Их трупы служили наполнителями грунта. Трупы сберегали тем самым энергию, а значит — немного продлевали жизнь остальным заключённым с тачками.

Каждый заледеневший покойник, уложенный под шпалы, это — на одну тачку земли меньше. И не надо отвлекать изнурённых людей на рытье отдельных могил. Простая арифметика.

Они, нетленные мощи социализма, лежат ныне в ряд многими сотнями километров,

и не оттаивают под грунтом летом,

когда вздымается чёрная пыль Карагана.

Вспотевший от верхнего тепла лёд снова подёргивается холодом, идущим из окоченевших навечно трупов. И испарина вновь превращается в лёд — испарина сцепляется новым льдом.

Здесь, в степной земле, наблюдается странный эффект вечной мерзлоты, не тающей под летними жаркими лучами.

105

…Ледяные люди под шпалами лежат, как живые. И будут лежать там, как живые, в утрамбованном грунте — вечно. Такой лёд не тает никогда.

Но весёлые живущие люди,

едущие поверху, в вагонах,

и не помнящие о них,

становятся мертвее них, не замечая того:

они теряют тонкие свои ощущенья, охладевая душой,

ибо нельзя безнаказанно русским ездить по таким путям —

по — дорогам — из — русских — мертвецов —

по трассам лагерного коммунизма Троцкого!

Эти ледяные пути ведут Россию в ничто, в никуда, в низачем. И вот это ничто-никуда-низачем наступило…

— Мы въехали по этим дорогам в период психических мутаций, которые неизвестно чем завершатся… Вот что вы, наши отцы, сделали с нашими душами, — понимал теперь Цахилганов, видя перед собой покойного Константина Константиныча Цахилганова —

и ничего не чувствуя при этом.

Он просто отмечал, да и всё:

— Вот как ваши действия отражались затем на состоянии наших душ, леденеющих под вашим искусственным солнцем рукотворного рая…

— Лучше подумай, что вы сделали с душами ваших детей, — буднично и слабо ответствовал тот из небытия.

— Я? Мы?… Не знаю, отец. Я знаю только, что сделал со мной ты. Со степью, с людьми,

а значит — со мной.

106

И недовольно заворочался вдруг, забрюзжал невидимый Патрикеич:

— Ну — заладили! Степь да степь… И всё-то у вас ОГПУ виновато! Извините, конечно, за компанию! Зато какой-никакой, вредный ли — полезный, а порядок был. Не нами те решенья принимались, и никто нас про то не спрашивал. А приставлены мы были с батюшкой твоим — для порядка! Его и обеспечивали. Чтоб крепче становилась клетка государства! Чтоб, значит, не размывало ничего. Не разносило… Ууууу — порядок был! А остальное-то — не нашего ума дело считалось,

— та — хороша — тяпка — которая — остра — и — какие — могут — быть — вопросы — к — тяпке — безмозглой — калёно — железо…

— Что ж, Патрикеич! Поработал ты, селекционер, против нашего народа под руководством иноверной верхушки — придётся, придётся тебе, видно, потрудиться ещё, если не наработался ты как следует. Теперь уж — для международного порядка, — вяло ёрничал Цахилганов, глядя в больничный потолок. — Под штатовским флагом станешь ли работать так же прилежно?

— А что ж не поработать, когда своего хозяина у нас вечно нету? — едко поддел Цахилганова Дула Патрикеич. — Хозяин должен быть хоть какой, если сами, передравшись, в хозяева друг дружку не пускаем из века в век. И вы вот хозяевами-то стать не сумели… Распоряженья кто будет нам отдавать, калёно железо?! Мы ведь люди служивые, происхожденьем — из лакеев, мы за режимы не отвечаем… Умники, едрёна вошь. Вы от нас какую державу получили? И куда вы её могущество дели? Плясуны.

— Причём тут плясуны? На себя обернитесь. Выстроили рай на людской беде и гордитесь, — дразнил Дулу Цахилганов. — Конечно, не должен он был выстоять — на невинной крови возведённый, потому и полетел ко всем штатам,

— считай — в — преисподнюю…

— Поглядим ещё. Долетит ли! И куда тебя, такого святого судию, занесёт — тоже поглядим. Наворопятил-то сам — вон сколько: размотать в обратную сторону никак не можешь, — не верил в мыслительные способности Цахилганова старичище.

И огорчался дальше:

— А уж какой рай мы построили… Сам-то я видал его, что ли, рай? А? Я им пользовался, что ли? В лагерях-то всю жизнь проведши? Пожизненно — в лагерях, калёно железо, бессрочно!.. А вот тебе — грех меня порочить. Потому как пользовался раем — ты!

Во все тяжкие пользовался, конечно…

— Вон кто, оказывается, жертва у нас: Дула Патрикеич! — всё донимал старика Цахилганов. — Сколько тысяч людей ни за что в эту землю уложил, а — жертва!..

Однако старик исчез напрочь,