5/4 накануне тишины

Но… школьнику Цахилганову топографические споры, долго ещё продолжавшие волновать Караган, были ни к чему.

Ах, молодой Батыр, шевелящий за решёткой огромными, ласковыми ушами, как опахалами!

И не всё ли равно, что бормочет почерневший от раздумий, старый отец, Константин Константиныч Цахилганов,

привычно нашаривающий что-то

под своим письменным столом,

на узкой подножке,

сбоку…

— Ну, доиграются они, глумливые поколения. Дождутся они воскрешения системы! Когда восстанет «Ослябя»!.. Посмотрим… Наступит ещё она, эра великого очищения страны: эра возмездья. «Ослябя», возможно, сметёт нас — значит, так нам и надо. Зато потом… Но из них, нынешних святотатцев, не уцелеет никто! Не слушай. Принеси стакан. Да поживее, ты. Пионер! Нерадивый…

Впрочем, не надо. Ладно. Я… так.

201

В Карагане долго ждали, когда Батыру наконец привезут юную слониху из Оренбургского зоопарка. Однако, договорившись о том, специальные люди забыли это сделать. А Батыр не умел им ни о чём напомнить. Только хромой служитель зоопарка, кормивший его и чистивший клетку, горевал вместе с ним, тосковавшим по слонихе.

Смирный служитель, из сосланных, видел буйство

одинокого, заключённого слона по весне — и ничего не мог поделать. Бедный служитель в фуфайке то бил его специальной жердью — для острастки, а то жалел до слёз — за человеческие почти что муки. И, жалея, споил однажды слону полведра дешёвого вермута.

Да, от сердечной боли они взяли да и выпили на пару со слоном. Тому стало легче. Хмельной Батыр утихомирился ненадолго, он крепко спал потом среди дня.

И тогда слону стали приносить вёдрами ненужную барду со спиртзавода —

воняющую перебродившим зерном, бурую хмельную жижицу из зацементированной ямы…

Ах, весёлый, ещё не пьющий, слон,

осторожно забирающий хоботом из детских рук —

его и Мишкиной —

две морковины с зелёными висячими хвостами!..

Ах, бедный одинокий слон,

разбегающийся — и бьющийся лбом

о чугунные решётки

опасно вздрагивающей клетки…

В Карагане слово «вольер» было чужим, ибо пленённая гордость страны — ссыльная лучшая профессура — преподавала здесь, в школах и институтах, лишь чистейший русский язык, отчасти утраченный ныне.

О, жуткий, трубный, оглушительный рёв его, доходящий до живых, и, кажется — до больных, мертвых, и полуживых-полумёртвых… Рёв богатырского слона, привезённого в центр Евразии, про которого забыли —

забывчивость начальников ведёт к трагедиям всё живое…

202

Но матёрый Батыр, ставший в перестройку мутноглазым слоном-пьяницей, уже не всегда забывался от барды.

Потом он усмирялся на время,

когда по весне слоновью кожу его

простреливали капсулами с наркотиками —

— с успокаивающими и подавляющими волю, примиряющими с нелепой действительностью.

Однако не на всякий гон хватало их. Вскоре оказалось, что капсулы слишком дороги, а приватизированный завод перестал гнать спирт из чистого зерна, поскольку перешёл на искусственные, химические, заменители…

К тому времени одинокую слониху из Оренбургского зоопарка готовы были отправить в Караган, только уже не бесплатно. Она стоила теперь больших денег,

поскольку стала живым товаром…

Тогда тот же добрый служитель придумал бросать в клетку во время гона старые автомобильные покрышки. И вскоре слон приучился складывать их —

и воображать,

что они заменяют ему не приехавшую его слониху,

которая металась также, в одиночестве и тоске, далеко-далеко.

Да, мутноглазый и хмельной, он обходился долгое время покрышками, к потехе глазеющей, похабно кричащей, вихляющейся публики,

— уже — не — помнящей — о — милосердии — потому — как — наступили — ещё — более — варварские — времена…

203

Но однажды добрый слон,

замерший в центре Евразии,

вдруг затрубил предсмертно на огненное зарево заката.

И разметал покрышки в приступе безудержной,

небывалой злобы!

По времени это точно совпало со смертью той самой одинокой, состарившейся прежде времени, слонихи в далёком Оренбургском зоопарке…

Слон бил покрышки о решётку, топтал их так, что дрожала под бетоном земля, и пропарывал клыками, и рвал иступлённо.

И это уже был страшный слон.

И сам служитель боялся его, потому что в слоновьих безумных, налитых кровью, глазах читалась только жажда убийства — всё равно кого. А молодой чистильщик клетки, которого Батыр едва не убил ударом хобота, спасся лишь чудом.

Тогда,