50 приемов письма от Роя Питера Кларка

Уже к концу дня ряд комментаторов обыграли эту фразу. Оригинальная фраза Имуса трансформировалась в «Шрек против Брека», то есть «людоед против модели из рекламы средств для ухода за волосами».

Затем последовал разговор с моим остроумным коллегой Скоттом Либином, который проводил анализ языка политических дебатов. Мы оба обыграли известные различия между двумя кандидатами: «Чейни часто называют “авункуляром”»[57], – сказал Скотт. Слово означает «наподобие доброго дядюшки». «Прошлым вечером он выглядел скорее карбункулярным[58], чем авункулярным», – ответил я, поскольку политик был готов лопнуть, как нарыв.

Скотт и я, подобно двум музыкантам, начали набрасывать варианты нашей импровизации. Вскоре Чейни против Эдвардса сделались:

Доктор Ноу против Мистера Глоу[59]

Холодный взгляд против хороших волос

Взъерошенный против уложенного

Сначала я предложил: «Гравитация против левитации», но, поскольку Эдвардс более благообразный, нежели шутливый, я рискнул: «Гравитация против зубной нити».

Пишущие люди коллекционируют меткие выражения и красочные метафоры, иногда чтобы использовать их в разговоре, а порой и в своей прозе. Конечно, есть риск плагиата – использования плодов творчества других писателей. Никто не хочет, чтобы его называли расхитителем чужих материалов.

Наиболее гармоничный путь здесь пролегает через обыгрывание. Почти все изобретения происходят из ассоциативного воображения, способности взять то, что уже известно, и метафорически применить это к новому. Томас Эдисон решил проблему с электрическим током, представив ток воды в римском акведуке. Подумайте, сколько слов было заимствовано из устаревших технологий для описания инструментов новых медиа: мы храним, просматриваем, бороздим, переходим, прокручиваем – и это лишь только некоторые из действий.

Идея того, что новое знание основывается на древней мудрости, должна избавить писателя от угрызений совести по поводу заимствования слова у других. Таким образом, удачная фраза становится не искушением украсть яблоко в Эдеме, а инструментом, позволяющим выстроить свой путь к следующему уровню изобретения.

Дэвид Браун обыгрывает знакомые политические лозунги, чтобы высказать обескураживающую критику бездумной неэффективности Америки, особенно в период кризиса:

Печальная правда заключается в том, что, несмотря на успех в качестве слогана спортивной одежды, Just do it («Просто сделай это») не очень популярная идея в американской реальности. Мы стали обществом людей, следующих правилам и спрашивающих разрешения. Независимо от нашей самооценки, мы в действительности хотим, чтобы нам сказали, что надо делать.

Писатель превращает знакомый язык в провокационную и противоречивую мысль: Америка – это общество, которое «не может просто взять и сделать».

Позвольте привести пример из моей собственной работы. Когда я в 1974 году переехал из Нью-Йорка в Алабаму, то был поражен распространенностью речевых клише среди местных журналистов. Они совсем не звучали как южане. Кстати, их учили выправлять свой провинциальный акцент для того, чтобы их речь стала более понятной. Эта стратегия показалась мне более чем странной; она виделась мне предубеждением против южного говора, болезнью, формой отвращения к себе.

При написании этой статьи я достиг момента, когда мне нужно было дать название языковому синдрому. Я помню, что сидел на металлическом стуле за столом, который сам смастерил из старой деревянной двери. Какое название? Какое название? Я подумал о слове «болезнь», а потом вспомнил прозвище одного учителя в колледже. Мы прозвали его «Болезнь», потому что его настоящее имя было доктор Юргалайтис. Я начал обыгрывать: «Юргалит. Аппендицит. Бронхит». И чуть не упал со стула, когда в голову мне пришел вариант: «Кронкит!»[60]

Эссе, которое теперь называется Infectious Cronkitis («Инфекционный кронкит»), было опубликовано на обновленной странице The New York Times. Я получил письма от самого Уолтера Кронкайта, Дэна Разера и других известных журналистов, которые жили на Юге. Я давал интервью Дугласу Кайкеру для The Today Show. Пару лет спустя я встретил редактора, который одобрил эссе для авторской колонки в The Times. Он сказал мне, что эссе ему понравилось, но подкупило его именно слово «кронкит».

– Каламбур на двух языках, не меньше.

– Двух? – заинтересовался я.

– Да, слово krankheit на немецком означает «болезнь». В водевилях фармацевтов называли Доктор Болезнь.