50 знаменитых самоубийц

В марте 1914 г. замужняя Цветаева пишет философу В. Розанову любовное послание («Ах, как я Вас люблю и как дрожу от восторга, думая о нашей первой встрече в жизни – может быть, неловкой, может быть, нелепой, но настоящей».). Спустя два месяца она обращается к нему с «просьбой» о помощи и «…вполне бесцеремонно, – пишет биограф Цветаевой А. Саакянц, – диктует, что надлежит ему делать: "Директор здешней гимназии на Вас молится… Так слушайте: тотчас же по получении моего письма пошлите ему 1) «Опавшие листья»[48] с милой надписью, 2) письмо, в котором Вы напишете о Сережиных[49] экзаменах… Письмо должно быть ласковым, милым, «тронутым» его любовью к Вашим книгам, – ни за что не официальным. Напишите о Сережиной болезни (у директора уже есть свидетельства из нескольких санаторий), о его желании поступить в университет, вообще – расхвалите… Обращаюсь к Вам, как к папе"».

«…Расчетливо, деловито, сжато, – продолжает А. Саакянц. – Да разве же это просьба? Это приказ… Так обращаются к прислуге».

Или удивительное, рвущее душу любовное стихотворение, продиктованное сильнейшей страстью:

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.Не сплю.Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,Ни к кораблю.

Не чувствую, как в этих стенах жарко,Как зелено в саду.…На, кажется, надрезанном канате

Я – маленький плясун.Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатикДвух темных лун…

Стихотворение обращено к… брату Сергея Эфрона Петру, умиравшему от туберкулеза. Стихи посланы ему в письме 14 июля 1914 г., а 28 июля он скончался. Поэтесса явно сгорает от страсти, но стихотворение вызывает странные чувства, и вот почему.

В июне Цветаева с дочерью едут в Коктебель. 14 июня туда же приезжает Сергей Эфрон и привозит плохие новости о старшем брате. Петр умирает от туберкулеза. Однако никто не торопится к умирающему; в Москву семья Цветаевых возвращается только в начале июля. Более того, нигде – до того, как Цветаева узнала, что Петр Эфрон обречен, – нет ни строчки об их отношениях (притом, что малейший намек на роман тут же переносился Мариной Ивановной на бумагу). И вдруг – вспышка страсти…

Приехав с семьей в Москву в начале июля, Цветаева бросилась к Петру в клинику и 10-го числа послала ему письмо: «Я ушла в 7 часов вечера, а сейчас 11 утра, – и все думаю о Вас, все повторяю Ваше нежное имя». И три дня спустя, 14 июля: «Если бы не Сережа и Аля, за которых я перед Богом отвечаю, я с радостью умерла бы за Вас, за то, чтобы Вы сразу выздоровели». И стихи в том же письме…

А 16 июля, еще при жизни своего возлюбленного, поэтесса умудрилась подарить это же стихотворение своему мужу, который настолько переживал внезапную страсть Марины, что решился идти на войну добровольцем. Цветаева, правда, изменила первые три строфы, но… Вот уж воистину «…холод хитрости змеиной и скользкости…» – это характеристика, данная своей «подруге» Марине Софьей Парнок.

Вообще события Первой мировой войны отразились на лирике Цветаевой, хотя и своеобразно – на первом плане все равно оставалось «я» поэтессы, но стихи стали менее автобиографичными. Эти годы отмечены появлением в ее творчестве фольклорных мотивов, традиций городского романса и даже частушек. Следующим поворотом стал 1917 г. – далекая от политики Цветаева показала, что способна писать не только об интимных чувствах: церковная Россия, юнкера, убитые в Нижнем Новгороде, Корнилов, белогвардейцы – такие герои появляются в лирике поэтессы.

Она отторгает происходящие события, занимает позицию вне социума. Вот слова Ильи Эренбурга: «…B одном стихотворении Марина Цветаева говорит о двух своих бабках – о простой, родной, кормящей сынков-бурсаков, и о другой – о польской панне, белоручке. Две крови. Одна Марина. Только и делала она, что пела Стеньку-разбойника, а увидев в марте семнадцатого солдатиков, закрыла ставни и заплакала: «Ох, ты моя барская, моя царская тоска»… Ей, по существу, неважно, против чего буйствовать, как Везувию, который с одинаковым удовольствием готов поглотить вотчину феодала и образцовую коммуну. Сейчас гербы под запретом, и она их прославляет с мятежным пафосом, с дерзостью…»