50 знаменитых самоубийц

13 апреля 1917 г. у Цветаевой рождается дочь Ирина, и ее судьба становится вопиющим примером расхождения слов и дел Марины Ивановны. Итак, снова цитата из давнишнего письма к Петру Эфрону о его умершей дочке: «Вы… рассказывали о Вашей девочке. Все во мне дрожало». Конечно, только человек тонкой душевной организации мог так остро реагировать на чужое горе, но с собственной дочерью поэтесса обходилась так, что даже самые ярые поклонники стараются обойти эту тему, не найдя Цветаевой оправдания. Пишет В. Швейцер: «Ирина росла болезненной, слабой, едва ходила и почти не умела говорить… С нею было неинтересно…ею нельзя было похвастаться перед знакомыми… сестры С. Я. Эфрона хотели забрать Ирину… навсегда». Или: «Всю ночь болтали, Марина читала стихи… Когда немного рассвело, я увидела кресло, все замотанное тряпками, и из тряпок болталась голова – туда-сюда. Это была младшая дочь Ирина, о существовании которой я до сих пор не знала». Это уже близкая подруга Цветаевой В. К. Звягинцева.

В 1919 г. кто-то посоветовал Марине Ивановне отдать девочек в приют, и она отдала и Алю, и Ирину. Через месяц она застала их там тяжело больными – и забрала Ариадну. Больше она в приюте не бывала. О смерти младшей дочери узнала, по ее же словам, случайно, через несколько дней (собственно, точная дата так и осталась неизвестной – то ли 15, то 16 февраля 1920 г.). М. Цветаева отмечает это страшное событие всего одним стихотворением (зато каким!):

…Две руки – ласкать, разглаживатьНежные головки пышные.Две руки – и вот одна из них

За ночь оказалась лишняя… —

да письмом к той же В. Звягинцевой: «С людьми мне сейчас плохо, никто меня не любит, никто – просто – не жалеет, чувствую все, что обо мне думают, это тяжело… Мне хочется плакать, потому что никто – никто – никто за все это время не погладил меня по голове». Больше (за всю жизнь) о младшей дочери ни слова. Баба с возу, как говорится…

«…Прежняя, привычная и понятная жизнь была уже разрушена. Цветаева осталась с дочерью и должна была выживать», – пишет доброжелательный биограф, как бы упуская, что на дворе – Гражданская война и кроме Цветаевой должны были выживать Ахматова, Блок, Есенин, Маяковский, Мейерхольд и многие миллионы других людей…

Воспев Белую гвардию в книге «Лебединый стан», она, разумеется, не могла рассчитывать на поддержку со стороны Советов, и в 1922 г. последовала за мужем, которого не видела уже четыре года, в эмиграцию. Однако если в России Цветаева была недостаточно «красной», то за границей она оказалась недостаточно «белой». Поэтесса бедствовала, и это изменило ее отношение к литературной профессии: словесность стала источником средств существования, а литература – ремеслом.

1 апреля 1925 г. у М. Цветаевой рождается сын Георгий, который получил семейное прозвище Мур.

Основным событием ее литературной судьбы в эмиграции стал роман – неясно реальный или выдуманный – с неким К. Родзевичем («Будь! Не отдавай меня без боя! Не отдавай меня ночи, фонарям, мостам, прохожим, всему, всем. Я тебе буду верна. Потому что я никого другого не хочу, не могу (не захочу, не смогу). Потому что то мне дать, что ты мне дал, мне никто не даст, а меньшего я не хочу. Потому что ты один такой»). Были и знаменитые цветаевские любовные «романы в письмах», заканчивавшиеся для нее трагедией непонимания (с Вишняком, Бахрахом, Иваском и Штейгером): все эти мужчины в конце концов были вынуждены прервать свою корреспонденцию с ней. Почему? Да потому, что все до единого поэтические знаки внимания со стороны мужчин Марина Цветаева всегда воспринимала как любовное внимание к ней как к женщине, даже когда его не было (Бахрах, например, написал позитивную рецензию на творчество поэтессы, Штейгер и Иваск прислали ей восхищенные и благодарные письма). Кроме того, был эпистолярный и поэтический роман-диалог с Борисом Пастернаком и немецким поэтом Марией-Райнером Рильке, пушкиноведческая проза, публичные чтения…

Большинство из созданного в те годы так и осталось неопубликованным. Последний прижизненный авторский сборник Цветаевой «После России» вышел в Париже весной 1928 г.

В 1935 г. у Марины Ивановны произошел конфликт с дочерью, и та ушла из дому, а 15 марта 1937 г. вообще уехала в Советский Союз. 10 октября Францию покинул Эфрон, который к тому моменту уже несколько лет работал на НКВД (милый, чуткий, ранимый, «необыкновенный» Сережа уже шесть лет страстно хотел вернуться в Россию, но условием его возвращения стало сотрудничество с «органами»). В результате он оказался замешан в политическое убийство и бежал из Франции в СССР.