7 футов над килем

– Слушай, – наклонился ко мне усатый, – отдай мне этого мастодонта, ставлю коньяк!

– Как это – “отдай”? – изумился я. – Что он – девка, что ли?

– Насчёт девок это ты хорошо придумал! – обрадовался курсант. – Эт-то надо покумекать! Ну? Коньяк ставлю!

– А что же ты ему коньяк не поставил, если он тебе так полюбился? – ехидно спросил я.

– Потому что я умный, – объяснил крепыш, – знаю, что делаю.

Я пригляделся и увидел, что он действительно очень умный и наверняка знает, что делает. Но мне тоже хотелось знать.

– Говори толком, чего тебе надо? – потребовал я.

– Не понимаешь? – искренне удивился он.

– Не понимаю.

– Это потому, что молодой ещё, – снисходительно заметил он, – ну, ладно, не обижайся. У меня через год распределение. Теперь понял?

– Понял. Хочешь, чтобы он тебя пристроил на выгодную линию?

– Не будет из тебя толку, – он грустно покачал неуставной шевелюрой. – На черта мне сдались все эти ваши линии? Ты слышал, у старца кореш в министерстве! Ну? Если это дело с умом провернуть, можно сесть на знатное место!

– А как же море? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.

– Море, море, море! – пропел он задумчиво. – Ну что, согласен отвалить в сторону? В долгу не останусь!

– Да я и так в стороне, – честно признался я. – Это ваши с ним дела.

– Правильно! – пятикурсник звякнул о мой стакан. – Твоё здоровье!

Капитан вернулся. Потом по его стопам сходил я, а когда снова сел за столик, понял, что курсант уже далеко продвинулся.

– Встретим вашего друга и сразу закатимся в гости, – вкрадчиво убеждал крепыш. – Слово моряка, мастер, вы не пожалеете о сегодняшнем вечере!

– Ты настоящий парень! Мы с тобой ещё поплаваем! – капитан уже разговаривал тенором, точно оперный душка.

Я не стал дожидаться, когда он доберётся до дисканта и откланялся.

Через пару лет я наткнулся на фамилию капитана в статье, где разбирались подробности аварии: мой знакомый среди бела дня с полного хода высадил своё судно на маленький островок – тот самый, что я когда-то недрогнувшей рукой срезал с карты. Статья была подписана членом специальной комиссии, и это был бывший крепыш курсант-пятикурсник.

Кстати, коньяк он так и зажилил. Мистика и безобразие!

Сингапур – Гамбург

Ивашкин совершенно не соответствовал своей фамилии: не было у него ни носа картошкой, ни белокудрости, ни голубоглазости. А был он черняв, горбонос, зеленоглаз, и если бы ему пришла вдруг в голову сумасшедшая мысль раскопать свою родословную, то в бесконечной череде предков обнаружились бы, к его удивлению, и татары, и евреи, и даже персы, а среди них подвижники и обыватели, богачи и бедняки, герои и доносчики, религиозные фанатики и стоеросовые богоборцы. Но Ивашкин своих предков не знал, а поэтому мог числить себя истинным русаком, то есть человеком, инстинктивно сознающим, что безопаснее вовсе почитать себя выращенным в колбе с разрешения начальства.

Итак, коктейль из пращуров, сгустившись во плоть, образовал Ивашкина – одарённого лентяя, бывшего студента и бывшего сигнальщика крейсера «Коллективизация».

Окончив школу, Ивашкин зачем-то поступил на философский факультет Ленинградского университета, откуда в середине второго курса был изгнан за то, что в пивном баре «Медведь» подрался с доцентом, читавшим у них курс марксистско-ленинской эстетики. Недоделанного философа призвали на флот, где он, благодаря сметливости и врождённой способности воспринимать идиотизм как затейливую игру ума, вскоре сделался справным матросом и отличным сигнальщиком. Командование его отличало, хотя зоркое начальственное око прозревало в Ивашкине подспудную готовность к взбрыкиванию.

Взбрык поимел место в далёком Сингапуре, куда «Коллективизацию» направили с официальным визитом, дабы продемонстрировать белу свету калибр орудий, боеготовность и чистоту мирных намерений. Миротворческая миссия готовилась столь тщательно, что инструктажи, политинформации и беседы о происках империализма довели личный состав до состояния запредельной бдительности, но на Ивашкине это не сказалось, поскольку ещё с пионерских лет он научился засыпать мёртвым сном, как только выступающий произносил слово «Товарищи!»

Спал Ивашкин с открытыми глазами и при полной неподвижности организма, а потому считался самым прилежным слушателем.

В Сингапуре Ивашкин пропал, то есть буквально исчез, словно провалился сквозь асфальт на людной улице. Офицер, возглавлявший группу и каждые десять минут пересчитывавший матросов по бескозыркам, тут же прекратил увольнение, пригнал свою “отару” на борт, доложил о происшествии, потом пришпилил к галстуку покаянный рапорт и попытался повеситься на портупее от кортика, но лишь вывихнул челюсть и был изолирован в санчасти, где потихоньку играл в карты с доктором и потягивал спирт, а в свободное от этих занятий время усиленно конспектировал первоисточники, готовясь к неизбежной разборке.