– Да. И кроме того, они загребают кучу денег. Бен Роджерс говорил, по доллару в день. Послушайте, Бекки, а были вы когда-нибудь обручены?
– Что это такое?
– Ну, обручены, чтобы выйти замуж.
– Нет.
– Хотите?
– Пожалуй. Не знаю. На что оно похоже?
– На что? Да ни на что не похоже. Просто вы говорите мальчику, что вы будете его всегда, всегда, всегда, а потом поцелуетесь с ним, и все тут. Всякий может сделать это.
– Поцелуемся? Зачем же целоваться?
– Так уж, знаете, полагается – всегда так делают.
– Все?
– Ну да, все, которые влюблены друг в друга. Вы помните, что я написал на доске?
– Д-да!
– Что же?
– Не скажу.
– Хотите, я вам скажу?
– Д-да – только в другой раз.
– Нет, теперь.
– Нет, не теперь, – завтра.
– О, нет,
Бекки колебалась, Том принял ее молчание за знак согласия и, обвив рукой ее талию, нежно прошептал ей на ушко заветные слова. Затем он прибавил:
– Теперь и вы мне шепните то же самое.
Сначала она отнекивалась, потом сказала:
– Только вы отверните лицо, чтобы не видеть, тогда я скажу. Но вы не должны никому рассказывать – обещаете, Том? Не рассказывать никому, обещаете?
– Никому, честное, честное слово. Ну, Бекки.
Он отвернул лицо. Она робко наклонилась к нему, так близко, что ее дыхание шевельнуло его кудри, и прошептала:
– Я люблю вас.
Затем она вскочила со скамьи и бегала от Тома вокруг столов и скамеек, пока не забилась в уголок, закрыв лицо своим белым передничком. Том обвил руками ее шейку и принялся уговаривать.
– Теперь, Бекки, все сделано – остается только поцеловаться. Ты не бойся – это ничего. Пожалуйста, Бекки.
Он стал отнимать от ее лица руки и передник.
Мало-помалу она уступила и опустила руки; личико ее, разгоревшееся от борьбы, выглянуло и покорилось. Том поцеловал ее в алые губки и сказал:
– Теперь все, Бекки. Но знаешь, после этого ты уже не должна любить никого другого и не выходить замуж ни за кого другого – никогда, никогда, навеки. Хорошо?
– Да, я никогда не буду любить никого, кроме тебя, Том, и никогда не выйду замуж ни за кого другого, и ты тоже ни на ком не женишься, кроме меня, правда?
– Конечно. Разумеется. Это уж само собой. И когда идем в школу или домой, ты всегда должна ходить со мной, если за нами не подсматривают – а в играх ты выбирай меня, а я буду выбирать тебя; так уж всегда делают, те, которые обручились.
– Ах, как славно! А я и не знала об этом.
– Еще как славно-то. Мы с Эми Лауренс…
Большие глаза сказали Тому о его оплошности, он запнулся, сконфузился.
– О, Том! Значит, я не первая, с которой ты обручился?
Девочка заплакала, Том сказал:
– О, Бекки, не плачь. Я ее больше и знать не хочу.
– Неправда, Том, – ты сам знаешь, что неправда.
Том попытался обнять ее, но она оттолкнула его, повернулась лицом к стене и продолжала плакать. Том снова попытался, говоря разные ласковые слова, и снова получил отпор. Тогда его гордость проснулась, он отошел и вышел из комнаты. Он постоял на улице, расстроенный и взволнованный, время от времени заглядывая в дверь, в надежде, что она раскается и подойдет к нему. Но она не двигалась. Тут ему сделалось совсем грустно и стало казаться, что он неправ. В нем происходила жестокая борьба, но он пересилил свой гонор и вошел в комнату. Бекки все еще стояла в углу, лицом к стене, и всхлипывала. У Тома защемило сердце. Он подошел к ней и постоял с минуту, не зная, как взяться за дело. Потом нерешительно сказал:
– Бекки,
Никакого ответа – только рыдания.
– Бекки (умоляющим тоном).
– Бекки, скажи хоть словечко.
Рыдания усилились.
Том достал из кармана свою лучшую драгоценность, медную кнопку от каминной решетки, просунул так, чтобы она могла ее видеть, и сказал:
– Пожалуйста, Бекки, возьми ее себе.
Она швырнула ее на пол. Тогда Том вышел из комнаты и пошел, куда глаза глядят, решив не возвращаться сегодня в школу. Бекки догадалась, в чем дело. Она подбежала к двери; его не было видно; выбежала на рекреационный двор: его и там не было. Тогда она позвала:
– Том! Вернись, Том!
Она прислушалась, но ответа не было. Ее окружали тишина и безмолвие. Тут она села и снова расплакалась, и упрекала себя, а тем временем стали собираться школьники, и ей пришлось скрывать свою грусть, унимать свое разбитое сердце и нести крест свой в течение долгого томительного дня, не имея среди этих чужих близкой души, с которой бы можно было поделиться своим горем…
Глава VIII