8–9–8

Габриель прикрывает глаза и прислушивается к себе. Выпущенная на волю тетка-Соледад покинула его. А в том месте, которое она когда-то занимала, образовалась пустота. Но пустота эта нисколько не напрягает Габриеля, черт с ней, с пустотой. Тем более что место Соледад было не самым престижным: крохотный островок в душе, засыпанный фантиками от конфет и обломками галетного печенья, — на нем и котенок не уместится. Темно-рыжий котенок, вина перед которым так долго преследовала его.

Всю жизнь.

Всю жизнь она преследовала его!

А теперь он чувствует облегчение, хоть оно и не связано с котенком напрямую. Впрочем, нет, связано. То же чувство облегчения он испытал мальчиком, впервые оказавшись в объятьях Фэл и услышав от нее, что кошки — очень живучие существа.

Как было бы в жилу рассказать Снежной Мике о котенке и таким образом избавиться еще и от него! Но эта печальнейшая из саг намного длиннее, чем миф о Санта-Муэрте. Она требует подробной предыстории, объясняющей, почему милый мальчик из внешне благополучной семьи оказался в компании уличных подонков. Он ни в чем не был виновен, ему просто хотелось тепла, хотелось подружиться с кем-нибудь, хотелось избавиться от одиночества. Он был слишком неопытен, чтобы вот так, с ходу, разобраться, что есть добро, а что — зло. Люди тратят на это половину жизни, а то и всю жизнь, впадая то в одну, то в другую крайность; чего же требовать от десятилетнего мальчишки с неокрепшей душой, единственный недостаток которого — излишняя доверчивость? И потребность в любви, ее тоже можно считать недостатком. Так и есть: предыстория заняла бы гораздо больше времени, чем собственно история, а как раз времени у Мики нет. Она уже сейчас косится на свой нож и на свои дурацкие овощи, ей хочется побыстрее вернуться к работе. И только вежливость да еще, возможно, человеческая симпатия и благодарность за нетривиальный рассказ не позволяют сказать открытым текстом: «Все это замечательно, но у меня слишком много обязанностей на кухне, ни минутки лишней нет. Увидимся как-нибудь позже, дружок».

— Я отнял у вас время, понимаю…

— Нет. — Должно быть, Мика и впрямь испытывает к нему человеческую симпатию и благодарность. — Нет… Мне было жутко интересно. Но вы сказали, что эта история каким-то образом касается меня. При чем здесь я?

— Ощущения, не больше. Ощущения и писательские предчувствия. В день, когда мы встретились впервые… Вы помните его?

По лицу Снежной Мики видно, что этот день не зафиксировался в ее памяти, но она все же вежливо отвечает:

— Помню. Конечно, помню.

— Вы пришли познакомиться. Пригласили меня в свой ресторан. По-соседски…

— Да-да.

— Мы говорили о сигарах. О бриссаго. Их, к сожалению, не нашлось. Мы говорили о чем-то еще…

— О близких людях, — с неожиданно прояснившимся лицом замечает Мика.

— Верно. Мы говорили о близких. Странно, но вы тоже показались мне близким человеком.

Видно, что Мика польщена и в то же время застигнута врасплох. Он покраснела и инстинктивно подняла руку, стараясь защититься не только от слов Габриеля, но и от их возможной двусмысленности:

— Мне очень приятно слышать это, Габриель, но…

— Нет, вы не так меня поняли, — торопится оправдаться Габриель. — Когда я говорю «близкий человек» — это всего лишь человеческая близость, не больше. Я не имел в виду ничего такого… Это не приставания. Вы понимаете, о чем я?

— Само собой разумеется. — Мика с видимым облегчением вздыхает и широко улыбается. — Я рада, что дела обстоят именно так. И мы вполне могли бы стать хорошими друзьями.

— Конечно, друзьями, — подхватывает Габриель.

— Это было бы прекрасно. Потому что еще один ваш друг, полицейский… Он замечательный и много переживший человек, достойный всего самого лучшего… Но мне кажется, что он имеет на меня виды. Я правильно выразилась по-испански?

«Роnеr la mira»

, сказано без акцента, так же Мика произнесла когда-то слово «смерть». «Роnеr la mira» стерлось от длительного употребления. Наверное, первым, кто произнес его, был преподаватель испанского за 55 евро в час (существующий лишь в воображении Габриеля, так же, как несравненная Чус Портильо). Наверное, были и другие, множество других, и все они имели виды на Мику, и это уже не игра воображения: Габриель сам видел толпу почитателей, идущих за ее велосипедом. Кто-то скажет: ничего удивительного, ведь Снежная Мика — хорошенькая.

Снежная Мика — красивая, хоть ее красота не так загадочна, как красота ее сестры.

Но дело не только в этом. Не столько в этом.

— …мне не хочется его огорчать, Габриель. Но я никогда не смогу ответить на его чувства.

— Почему?

— Он здесь ни при чем, поверьте. Я не смогу ответить на его чувства и на чьи-нибудь другие не отвечу тоже. Эта тема закрыта. Этого больше не произойдет. Со мной уж точно.

Забыв всякие приличия, Габриель пристально вглядывается в лицо собеседницы. В нем нет ни тени кокетства, есть лишь констатация факта. Ее сердце не распахнется для любви, что бы ни случилось и кто бы ни случился.

— Быть может, вы скажете ему об этом, по-дружески? Я знаю, вы найдете нужные слова, вы ведь писатель.