8–9–8

Неуемной Марии-Христине просто необходимо толочь кого-то носом в дерьмо неудавшейся жизни. И Габриель — самая подходящая для этого кандидатура, самая безответная. Не потому, что Габриель — слабак и никудышник, а потому, что он ни разу не позволил себе воспрепятствовать бесчинствам Марии-Христины. Он ведет себя по отношению к ней как философ и стоик, как самый настоящий старший брат, как любящий друг отца, как всепрощающий двоюродный дедушка. Бедная ты бедная, меланхолично размышляет Габриель, столько усилий, чтобы удержаться на плаву — и где гарантия, что усилия эти не окажутся напрасными? Что молодые любовники не бросят тебя, а читатели не увлекутся другой, более занятной и менее бездарной беллетристкой. Лишь преданность Пепы не вызывает сомнений, но и здесь тебя поджидает неприятное открытие, бедная Мария-Христина: собаки живут много, много меньше, чем люди. Так что разлука с Пепой по причине ее естественной старости и естественной смерти неизбежна, если, конечно, вы внепланово не погибнете вместе. В какой-нибудь автомобильной, железнодорожной или авиационной катастрофе. Или в результате террористического акта, или от рук психически нездорового человека, а — проще сказать — маньяка, насильника и убийцы.

Нет-нет, последний вариант ни за что не устроил бы Марию-Христину, слишком постыдным и нелицеприятным он выглядит. Террористический акт тоже вызвал бы у нее негодование, равно как и железнодорожная и авиационная катастрофы: в этих прискорбных случаях счет жертв идет на десятки, а то и сотни, и Мария-Христина автоматически стала бы одной из…

Одна из —

вот что категорически не приемлет сестра Габриеля, отравленная случайной и зыбкой славой. Даже ее гипотетическая смерть должна быть эксклюзивной, единственной в своем роде. При этом желательно было бы и вовсе не умирать, но смерть — самый лучший информационный повод, который только можно придумать. В минуты недолгих, надменных и подогретых алкогольными парами откровений Мария-Христина так и заявляет Габриелю:

— Смерть — самый лучший информационный повод, который только можно придумать, недоумок.

— У тебя проблемы с продажей последнего романа? — интересно, сколько раз Габриель задавал сестре этот вопрос?..

— Тиражи могли быть и больше.

— Как у Библии?

— Как у той бестолочи, что подсадила человечество на… м-м-м… Гарри Поттера. Как у того кретина, что разродился ахинеей про код да Винчи…

Имен своих более удачливых конкурентов по литературному бизнесу Мария-Христина не запоминает принципиально.

— Через три года о них и не вспомнит никто. Вот увидишь!

— Сомневаюсь. — Габриель иногда позволяет себе подтрунивать над сестрой.

— Ну, через пять!

— Маловероятно.

— Чтоб им сдохнуть! — никак не хочет уняться Мария-Христина.

— Смерть — самый лучший информационный повод, ты сама это говоришь.

— Верно… Тогда пусть живут сто лет и преимущественно — в забвении. В тени былой известности, которая больше не вернется. Как тебе такой вариант, а?

— Ты все-таки очень жестокий человек, Мария-Христина. Бог тебя накажет.

Мария-Христина предпочитает не слышать слов Габриеля, она слишком занята завистью и злобой, снедающими ее хрупкий организм. Определенно, зависть и злоба — не что иное, как раковая опухоль, инфекция, вирус: постепенно они пожирают здоровые клетки, уничтожают красные кровяные тельца, выщелачивают и крошат сочленения позвоночного столба, — недаром в последнее время Мария-Христина все чаще жалуется на боли в позвоночнике. Габриель не знаком ни с одним существом (за исключением Пепы), к которому Мария-Христина относилась бы с симпатией, не говоря уже о любви. То, что она проделывает со своими молодыми спутниками,—

точно не любовь.

Секс — да, изощренный, истерический секс — да, да, да, но (скорее всего) — речь идет о тщеславии. Таком же изощренном и истерическом, как и все, что делает и в чем оказывается замешанной Мария-Христина. А ведь она еще не старая женщина, совсем не старая, ей нет и сорока.

Точно.