А. А. А. Е.

Новая их служба была несложной. В определенные часы они занимались уборкой клеток, в другие часы разносили своим поднадзорным запасы несвежей конины, а посреди дня были предоставлены самим себе. Помещение для жилья им отвели тут же при саде, и Сакаи отвечал за проникновение по ночам в сад воров и бродяг. Воровать в саду было, положим, нечего; а что касается бродяг, то Сакаи никогда не отказывал в приюте людям, которым решительно негде провести ночь, и через них скоро завязал связь с рабочей частью города. В результате, он почти каждую ночь исчезал из вверенного его охране сада, оставляя за себя бездомных заместителей, которые вместе с Фатьмой проводили время в своеобразных мимических беседах. Куда исчезал Сакаи, никто не знал, и даже привязавшаяся к нему Фатьма не могла бы пролить свет на его таинственные отлучки.

Он никогда, ни намеком, ни словом не выдавал ей своего секрета, а когда уходил, то не предупреждал никого. Просто он скрывался среди густых деревьев сада и возвращался только к утру, когда львы и тигры приветствовали восход солнца более заунывным, чем грозным рычанием.

Фатьма не спрашивала его о причине его ночных отлучек, хотя, надо сказать по совести, ее большие карие глаза заволакивались туманом слез, когда ее желтолицый приятель исчезал за ветвями вязов. За последнее время она так привыкла к его присутствию, что каждая минута, проведенная без него, казалась ей неполной, ненастоящей, тусклой. Как-то сама собой взаимная ласка стала обычным гостем их маленькой каморки, а от ласки выросло чувство более глубокое и волнующее, чем обычные товарищеские отношения. Фатьма не стеснялась высказывать свои симпатии к Сакаи, причем делала это по-восточному, целуя его руки и садясь у его ног во время минут отдыха. Сакаи смущался, отдергивал свои руки, заставлял ее встать и сесть на стул рядом, но однажды, когда ласки Фатьмы были особенно настойчивы и горячи, он, нагнувшись, взял ее голову своими узкими, тонкими пальцами и поцелуем в губы развязал все узлы.

С той поры ночные отлучки Сакаи стали еще более тяготить девушку.

Если вы подумаете, что в ее маленьком сердце родились подозрения и ревность, то этим вы обнаружите полное непонимание истинного положения вещей. Ревновать Фатьма не могла, подозревать — тоже. Для нее совершенно но существовал мир, лежавший за стеной сада, и она просто не знала, куда уходил Сакаи на ночь. Для нее он исчезал в чаще садовых деревьев, вероятно, имея на это какие-то причины, которые она не понимала, да и не пыталась понять, воспитанная в правилах абсолютного преклонения пред авторитетом мужчины.

Сакаи долго не замечал того огорчения, которое он причиняет ей. Но вскоре после того дня, в который его первый поцелуй обрадовал губы Фатьмы, он почувствовал при возвращении, как горячо и нежно заглядывала она в его глаза, словно желая прочесть в них что-то. Он понял ее и, собрав весь запас знакомых девушке слов и жестов, сказал:

— Я очень скучаю без тебя, Фатьма. Но так надо.

Сакаи сказал — так надо. Больше Фатьма ничего не добивалась. Еще Сакаи сказал, что он скучает. Проникнуть глубже в его ночные тайны, проследить его путь по аллеям и лужайкам сада она не пыталась.

Но авторы этого романа не Фатьма. Они очень любят Сакаи, они с большим уважением относятся к этому японскому пролетарию, но все-таки они ни в коем случае не могут предоставить ему право сохранять от них в тайне свои ночные похождения. Они взяли за него ответственность пред сотнями тысяч читателей и должны знать, где бывает их герой по ночам и почему он оставляет любимую им девушку одну в царстве зверей. Поэтому авторы романа, стараясь быть незамеченными, скрываясь в тени деревьев, крадутся за своим героем, когда он, уверенными шагами хорошо знакомого с местностью человека, направляется вглубь садовой аллеи. Они замечают, что он сворачивает в сторону от главной аллеи и ступает прямо на подстриженный газон, оставляя на нем следы своих ног. Он пересекает обширное пространство травы, темно-голубой в лучах луны, и подходит к высокой решетчатой ограде. Потом, с легкостью кошки, он перемахивает через ограду.

— Ну вот! Как видите, авторы были правы, предприняв слежку. От человека, который лезет через забор, нельзя ждать ничего хорошего. Надо следить до конца.

Авторы менее ловки, чем Сакаи, и когда они, наконец, перебираются по его следам, между ним и ими образуется значительное пространство. Им приходится ускорить шаги и, спотыкаясь о неровности довольно неопрятной площади, они проклинают день и час, когда им пришла в голову затея писать роман. Они чувствуют, что если могли оставлять своих героев на произвол читателя, когда те летали на аэропланах и ездили на автомобилях, то в данном случае это не совсем удобно. Мало ли в какую грязную историю может впутать читателя человек, лазающий через заборы.