...А до смерти целая жизнь

…День прошел опять в кутерьме, но, несмотря на это, ухитрился посмотреть два фильма: «Стряпуха» и «Товарищ песня». От первого не в восторге, а второй, виденный уже дважды, опять заставляет о многом думать. Особенно последняя новелла — «Песня на рассвете». В самом деле, очень важно для того, чтобы жить полно и увлеченпо, уметь в самых простых и привычных вещах видеть необычное, прекрасное и не бояться быть романтиком…»

Ты упорно стараешься искать и видеть это прекрасное в самых обычных, самых простых вещах. Не потому ли в одном из журналов ты подчеркнул мысли, высказанные Леонидом Лиходеевым: «Романтика… это веселое чувство приподнятости над ординарным потребительским рефлексом… это обычное стремление к необычному. Это чувство начинается с простого умения… не думать о том, «что я буду с этого иметь»… Люди задыхаются без идеалов. Без идеалов они начинают хрюкать…»

И вот это твое умение — видеть; необычное в обыденном — дает мне силы думать о судьбе твоей без спазм в горле.

Я снова беру записную твою книжечку с надписью «Александру от сослуживцев». Снова открываю страницу, где записано это:

«Восход солнца в тумане над дорогой… В оранжевом диске, как в окне, проплывают силуэты машин, людей…»

Я знаю: то не просто увиденное, а пристальная и добрая приглядка к живому, умение рассмотреть человека, самую жизнь его в утреннем сиянии солнца — «в оранжевом диске, как в окне…»

Добрый и вечный символ: смотреть на мир через окно солнца.

И будто сам вижу сейчас все это, перед глазами стоит. Туман вижу над степной дорогой. И слегка размытый им с нижнего краешка огромный оранжевый солнечный диск. И силуэты… А среди них видится мне и твой. Бесконечно уходящий в солнце. В солнце твоего века — огромное, ясное и тревожное. Вот и твоему поколению настал черед защищать это солнце.

Но романтика — еще и ясный взгляд на все, что вокруг; это то, что помогает человеку быть простым и веселым, круто замешанным на природном чувстве юмора, каким наполнены твои письма к Татьянке.

«…Татьянка, знаешь, мой «лекарь» заразил меня своим сладким сном, сейчас разбужу его и… на покой».

«20 марта.

Вчера не мог написать тебе и наказан за это: сегодня опять выпал снег, и весь день дует холодный ветер. Юрка мне так и заявил, что снег выпал потому, что я не написал письма, а чтоб завтра камни с неба не посыпались, он мне сказал: не вздумай сегодня не написать… Все это шутка, конечно, но вчера и в самом деле был сумасшедший вечер…

А сегодня опять холодно, опять весна отступила. Здесь это не в диковинку. В прошлом году, помню, 20 мая мы еще в снежки играли.

Знаешь, Татьянка, твой Сашка совсем еще ребенок. Давно меня занимала проблема, чем заполнить во рту место от выдернутого зуба. Сегодня придумал игрушку: вставлю меж зубов мундштук, и если не курю, то просто сосу его, как ребенок соску. Какое ни есть, а занятие. Да, со всеми нами детство еще не может расстаться, и тебе предстоит серьезная задача: выбить из меня остатки моей дурости. Но учти: я ребенок трудновоспитуемый и без боя не сдамся. Вот увидишь, приеду и буду капризничать… Знаешь, какой капризный я был в детстве? Ужас! Спроси у моей мамы.

Помню, когда мне было лет пять, я любил устраивать такие концерты: сядем обедать — я, мама с папой, бабушка Сяся и Гоша, — и вот я начинаю:

— Не хочу суп. Хочу молоко.

Бабушка Сяся безропотно несет мне из кухни молоко. Я посмотрю на него, отодвину и скажу:

— Не хочу молоко. Хочу чай.

Бабушка Сяся, подумав, несет чай. А я уже вошел в азарт:

— Не хочу чай. Хочу простоквашу.

На столе появляется простокваша. Я опять:

— Не хочу простоквашу. Хочу суп.

Мама начинает ругать меня, папа — тоже, Гошка смотрит на меня и думает, наверное: «Ну и идиот же у меня братец!»

А бабушка Сяся покорно доставляет мне суп. Но не тут-то было, меня голыми руками не возьмешь:

— Не хочу большую ложку, хочу маленькую.

Поковырялся ложкой — не поправилось:

— Не хочу маленькую ложку, хочу большую!

Капризному «любимцу публики» приносят уполовник.

Только я собираюсь выразить очередное «не хочу», отец встает из-за стола:

— Или ты будешь есть, или пойдешь в угол.

Я хочу есть, но меня обижает неожиданный оборот дела, и я начинаю тереть кулачками глаза и всхлипывать. Тогда всем становится ясен мой безмолвный протест: есть я не буду. Меня ставят в угол. Я плачу для приличия минут пять. Потом ко мне подходит, ласкаясь, кошка Мурка, и я начинаю играть с ней потихоньку, опасливо поглядывая на сидящих за столом. Не замечают. Во мне появляется решимость, потихоньку пробираюсь к двери и — через кухню и двор — в огород (мы жили тогда в поселке, недалеко от Перми, с хорошим названием Юг, и эта моя родина навсегда оставит самые хорошие воспоминания беспечного, счастливого детства). Брожу по огороду, таскаю тяжелую и почему-то норовящую царапнуть меня Мурку, и постепенно обида проходит; вечером меня уже не надо упрашивать — уплетаю что дают за обе щеки.

Вот видишь, Татьянка, какой непослушный у тебя Сашка…»