...А до смерти целая жизнь

Так оно все и было. Только не за один раз. Ты совместил множество похожих историй в один эпизод. Это естественно. Для всех нас детство предстает с годами сжимающимся — чем дальше, тем плотнее, до плотности едва ли не ядерного вещества — комышком, в котором время спрессовало события нашей ребячьей жизни. Его можно разворошить, этот комышек, — и тогда, глядишь, обернется веселым и ярким мячиком: беги вдогонку.

Да, так. Именно так все было. Только не в один вечер — в годы…

ПИСЬМО ШЕСТНАДЦАТОЕ

Зеленая улица, вся в мохнатой траве, будто вывернутая наизнанку зеленая шуба. Кадки под застрехами, до краев налитые спокойной и темной водой: одни прикрыты дощатыми покрывашками, другие — просто кружочками неба. Но подойди поближе — кажется, и не прикрыты вовсе, просто налиты небом. Наклонись и погляди: оно и там синее-синее, только еще бездонней. И облака где-то глубоко внизу, только еще белее, чем в вышине над тобой.

Помнишь?

Вылизанпые дождями заборы. Завалинки. А по завалинкам, ровно мячик, обмокнутый в золото, катается «солнушко». И что ни окно — то глядится на улицу «Ванька мокрый»: красные бальзаминки с мясистым прозрачным стеблем — в горшках, в старых кастрюлях, в лопнувших чугунках.

Деревянный, обшитый в елочку дом, которому хочется поклониться земным поклоном. Ему все еще, поди, снится детство моих сыновей. Как и мне…

Детство. Пока принадлежит нам самим, мнится вечным дивом без конца и края. А станет детством детей наших — вдруг обернется недолговечным огоньком спички: не успело зажечься, посветить — ан уж и пальцы обжигает.

Вот и не заметил, как минуло твое, а попробуй охвати памятью все целиком! Не могу. Лишь отдельные кусочки, как разноцветные стеклышки в ярко-зеленой траве.

Первый твой конфликт с братом Егором… Этого ты запомнить еще не мог.

Время около полудня. У мамы стирка, а от твоей качалки не отойти: скандалишь, крутишься с боку на бок. Поручила Егору покачать с полчасика. Он качает. Лицо недовольное, осуждающее: как это можно скандалить так долго? Попробуй втолковать ему: какой, мол, с тебя спрос, если едва годик минул. А ему скоро четыре.

Ты скандалишь. Егор качает. И все больше сердится, наверно. Р-раз — д-вв-а… Р-раз — д-вв-а…

Впрочем, как он там качал, не видел никто: мама стиркой занята в кухне. И вдруг слышит какой-то шум в комнате, будто падает что… И густой — потому что дуэтом ― рев. Метнулась в комнату. Ты ревешь на полу во всю силу своих легких: ушибся. Ревет Егор от испуга. И мама, заставшая все это, заплакала тоже.

А второй ваш конфликт, наверно, ты помнишь. Из-за дров.

Мы запасали их летом. Вывозили из леса к дому, и тут я за лето испиливал их лучковой пилой. Один. Раскалывал, складывал в поленницу… А в то лето пилой завладел Егор; ему шел тринадцатый:

— Папа, теперь пилить буду я. Не думай — управлюсь.

И действительно управлялся. Только самые толстые чурбаки я не позволял ворочать. Но и это он вскоре ухитрился делать сам — «не пупом, а умом». Приспособил обрезки жердей вместо рычагов и так наловчился в этом дровяном ремесле^-, что за день успевал разве чуточку меньше моего. Стоит, орудует лучком — до пояса голый, глаза блестят, лоб и уши в смоле, а по спине, кофейной от загара, мраморные разводы — пыль с потом перемешалась.

А тут как-то пилой завладел ты. Потихоньку. Навалил нетолстый кругляш на козлы — и пошла работа. Но на звук пилы выскочил из дома Егор…

Я застал вас в схватке. Вцепившись в лучок, вы сопели и топтались возле козел, никто не собирался уступать.

— Кто позволил? Кто позволил? — твердил Егор, отдирая тебя от лучка.

Ты не отдирался. И все тянул пилу иа себя, повторяя сквозь уже подступающие слезы:

— А ты что за барин? Каждый день все ты да ты! Пусти! Я тоже буду.

— Кто позволил?..

— Пусти!..

Я вышел в самую пору: уже всерьез пахло дракой, за которую, если б и состоялась, вряд ли стоило бы наказывать — повод уж больно благородный. Просто я попытался вам втолковать, что работа — святое дело, что надо все сообща и в согласии, и тут же предложил разделение труда.

С того дня вы оба ходили перепачканные смолой, потные, пыльные и счастливые.

Кажется, именно с того дня между вами и установились те благотворные отношения, в которых, кроме кровного родства братьев, очень скоро пробились начала будущей — мужской — дружбы. Впрочем, зарождалась она еще раньше — в игре.