А если это был Он?

Танзиль открыл глаза и увидел проповедника. Из его горла вырвался такой ужасный крик, что врачи и санитары сочли это началом агонии. Раненый сорвал кислородную маску, его тело выгнулось. Он с силой стиснул руку того, кто пришел к нему на помощь. Потом расслабился. Пот струился по его шее и груди.

— Учитель, позвольте… — пробормотал врач, пытаясь отстранить Эманаллу.

— Нет, оставьте его, — сказал раненый. — Он возвращает мне жизнь…

Он захотел сесть. Эманалла и сиделка помогли ему. С криком сломя голову прибежала жена. И застыла на пороге, ошеломленная увиденным. Сиделка попыталась опять надеть раненому кислородную маску.

— Мне она больше не нужна, — сказал тот. — Дайте лучше попить. У меня в горле пересохло.

Женщина бросилась к изножию кровати, вся в слезах. Эманалла поднял ее.

— Не плачь, — сказал ей супруг. — Я снова жив, сама видишь. Этот человек пришел. Он посланец Божий.

Он повернул голову к своему спасителю, глубоко вздохнул и улыбнулся:

— Так ты врачуешь не только душу…

Хирург, второй врач и прочий персонал стояли словно громом пораженные.

— Не понимаю… — бормотал хирург. — Он же был при смерти… Одно только небо…

— Верно, — сказал Эманалла. — Одно только небо.

8

Он сидел на берегу реки Лиари. Один. Смотрел на лодки, плывшие вниз по течению, к морю. Большинство разноцветных суденышек шло под парусами, другие, помельче, двигались силой своих шумных моторов, но все они в конце концов достигнут моря. На противоположном берегу, вдоль которого тянулась Мирза-Алам-Хан-роуд, живописные, битком набитые автобусы плевались выхлопными газами. Время от времени проезжали моторикши, собранные из мопедов.

Двое детей, мальчик и девочка, спустившись к самой кромке воды, запускали пестрый воздушный змей. За ними шла женщина.

Его сейчас знала вся страна, но для него это не имело значения. Это было даже некстати. Почитатели посылали ему в мечеть расшитые шальвары, благовония, сандалии. Девушки предлагали ему себя, а старики валялись в ногах.

Однако он не нуждался ни в чем и не мог ничего им предложить, кроме божественного света.

Человеческое существо, глядя на мир, становится пустым и ничтожным, потому что видит только зыбкий мираж. Временами ему там видятся змеи и розы, переливчатые рассветы и трупы. Беспрестанно изменяясь, этот мираж и зрителя принуждает меняться. Человек на заре уже не тот, что на закате, а в полдень не тот, что в полночь. Человек зимой не тот, что весной. Подросток не то же самое, что старик. Если же человек принимается смотреть на мир, то превращается в клубящийся туман, не имеющий твердой основы, носимый по воле ветра.

В непроницаемый туман, куда божественный свет и впрямь не может проникнуть.

Представители духовенства такие же. Читают свои книги, а думают лишь о самих себе. О своей собственной экзальтации.

Он покачал головой. Накануне он воспользовался темнотой, чтобы сходить в один из кинотеатров Карачи на показ какого-то индийского фильма, болливудской поделки.

И смеялся над лицемерными предлогами, выдуманными сценаристом, чтобы показать прелести героини, чтобы пощекотать похотливость самцов и возбудить у самок желание отождествить себя с этой пухлой красотой. Сама же история была просто нелепа: речь шла о юной девушке, которую из-за незаконной беременности преследовала собственная семья, и та, чтобы заработать на жизнь и воспитать дочку, стала танцовщицей в сомнительном заведении. Пока один мужчина не увлекся ею — до потери рассудка, разумеется. И хотя мужчина был не в ладах с законом, она спасла его из когтей врагов и исправила своей пылкой любовью.

При одном воспоминании об этой истории, назидательной и жалкой одновременно, он прыснул со смеху.

Не столько даже убожество людей удручало его, сколько их неисправимый инфантилизм. Их агрессивность была агрессивностью бабуинов. Страсть — волнением лисы в пору течки. А стремления не выше, чем у ужа, который ищет сухой камень на солнышке.

Женщина окликнула детей, слишком близко подошедших к реке. Воздушный змей упал в воду, и они хныкали. Она взяла из рук мальчика палочку, на которую накручивалась нитка, и стала осторожно подтягивать потерпевший крушение воздушный корабль к себе, стараясь не сломать. Ребенок спросил, полетит ли он снова.

— Когда высохнет, — ответила она.

Женщина поднялась на берег, держа промокшую игрушку обеими руками. На какой-то миг ветерок прижал ее темное сари к совсем еще юным формам. Она заметила Эманаллу и застыла, удивленно воззрившись на незнакомца. Дети обогнали ее, продолжая идти вверх по дороге. Он выдержал взгляд, и, хотя внешне остался безучастным, его это слегка позабавило.

В конце концов она сделала к нему несколько шагов и вытянула шею.

— Это точно ты, — сказала она вдруг хрипло, прерывающимся голосом.

Какое-то время они молчали, глядя друг на друга.

— Я все думала… — сказала она, сглотнув слюну. — Все думала, как такой человек, как ты, наби, может выносить жизнь.

Он звонко рассмеялся, и в теплоте этого смеха чувствовалась какая-то глубинная юность. Она тоже невольно засмеялась, заразившись быть может.

— Что ты хочешь этим сказать?