А кто я теперь

— Гарри, познакомьтесь, пожалуйста, — сказал я, — это Элен Шоу. Элен — Гарри Нэш. Если вы будете играть Стеллу, он будет вашим мужем.

Гарри и не подумал пожать ей руку. Он сунул руки в карманы, набычился и окинул ее с ног до головы таким взглядом, будто сразу содрал с нее всю одежду. Слезы у нее высохли в мгновение ока.

— Хотелось бы, чтобы вы сыграли сцену ссоры, — сказал я. — А потом — сцену примирения.

— Идет, — сказал Гарри, не спуская глаз с Элен. От этого взгляда одежда на ней испарялась так быстро, что она и. прикрыться не успевала. — Идет, если Стелл не будет ломаться.

— Что? — сказала Элен.

Она стала красная, как помидор.

— Стелл — Стелла, — бросил Гарри. — Это вы — Стелл, моя жена.

Я раздал им тексты. Гарри выхватил у меня роль и «спасибо» не сказал. У Элен руки что-то не слушались, и мне пришлось вложить тетрадь в ее онемевшие пальцы. —

— Что тут можно выбросить? — спросил Гарри.

— Что? — я не понял.

— Тут в одном месте написано, что я выбрасываю из окна приемник, — сказал Гарри. — Что бросать?

Я сказал, что приемником будет железное пресс-папье, и открыл окно пошире. Элен Шоу перепугалась до смерти.

— Откуда начинать? — спросил Гарри, повел плечами, и мышцы у него заходили ходуном, как у боксера, разминающегося перед боем.

— Начните на несколько реплик раньше того места, где вы бросаете приемник, — сказал я.

— О-кэй, о-кэй, — сказал Гарри, а сам все раскалялся, раскалялся. Он пробежал глазами ремарки. — Так-так, — сказал он. — Я выброшу приемник, она побежит за сцену, я ее догоню и врежу ей разок.

— Верно, — сказал я.

— О-кэй, детка, — сказал он Элен, и глаза у него сузились в щелки. — На старт! Внимание, крошка! Пошли!

Когда сцена кончилась, Элен Шоу была вся в поту, как портовый грузчик, и обмякла, как угорь без воды. Она села, приоткрыв рот, и голова у нее свесилась набок. Разлетелся вдребезги тот стеклянный колпак, под которым она чувствовала себя в целости и сохранности. Какой там колпак!

— Даешь роль или нет? — зарычал на меня Гарри.

— Даю, — сказал я.

— Давно бы так, — проворчал он. — Ну, я пошел… До скорого, Стелла, — бросил он Элен и вышел, изо всех сил грохнув дверью.

— Элен? — позвал я. — Мисс Шоу?..

— M-м? — сказала она.

— Вы будете играть Стеллу, — сказал я. — Это грандиозно!

— Да? — сказала она.

— Не знала, что в вас столько огня, милочка, — сказала Дорис.

— Огня? — повторила Элен. По-моему, она еще не соображала, что под ней — стул или мустанг.

— Ракета! Фейерверк! Ведьмино колесо! — сказала Дорис. И вот мы начали репетировать по четыре раза в неделю. В первую же репетицию Гарри с Элен задали такой темп, что измотали всех участников, хотя те были увлечены как никогда. Обычно режиссер ходит и умоляет всех учить роли, но мне об этом заботиться не приходилось. Гарри и Элен работали так здорово, что все остальные считали делом чести и совести поддержать их, и старались вовсю.

Мне здорово повезло — по крайней мере, я так считал. Все шло блестяще, с такой отдачей и накалом, что как-то мне пришлось сказать Гарри и Элен после одной любовной сцены:

— Знаете, оставьте хоть немного про запас. А то вы оба до премьеры не дотянете, понятно?

Я это сказал на четвертой или пятой репетиции, и рядом со мной в зале сидела Лидия Миллер — она играла Бланш, увядшую сестрицу. В жизни она была женой Верна Миллера. Берн — владелец миллеровских скобяных лавок и хозяин Гарри.

— Лидия, — спросил я. — Ну как, есть спектакль?

— Спектакль-то есть, это точно, — ответила она. Но она сказала это с таким выражением, будто я натворил Бог знает что, будто я ужасный преступник. — Можете гордиться.

— Что вы хотите сказать? — спросил я. Мне-то казалось, что я вправе радоваться и гордиться. — Разве что-то происходит за моей спиной?

— А вы не заметили, что эта девушка влюблена в Гарри?

— По пьесе? — спросил я.

— Причем тут пьеса! — сказала Лидия. — Вы только посмотрите на нее — сейчас-то никакого спектакля нет. — Она невесело усмехнулась. — Эту пьесу ставите вовсе не вы.

— А кто же? — спросил я.

— Мать-природа, и она уж спуску не даст, — сказала Лидия. — Только подумать, что станется с бедной девочкой, когда она поймет, какой Гарри на самом деле. — Но она сразу же поправила себя: — То есть поймет, что он — никакой.

Я вмешиваться не стал — решил, что не мое это дело. Я слышал, как будто Лидия пыталась что-то предпринять, только ничего у нее не вышло.

— Знаете, — сказала Лидия Элен однажды вечером, — я как-то играла Энн Рутледж, а Гарри был Авраамом Линкольном.

Элен всплеснула руками.

— Это был рай, да?

— Более или менее, — сказала Лидия. — Порой я настолько увлекалась, что любила Гарри так, как Энн должна была любить Авраама Линкольна. Приходилось себя одергивать, вспоминать, что Гарри никогда в жизни не будет освобождать рабов и что он всего-навсего продавец в лавке моего мужа.

— Он самый изумительный человек на свете, — сказала Элен. — Я никогда таких не встречала.

— Но, конечно, когда играешь вместе с Гарри, нужно заранее быть готовой к тому, что случится после окончания последнего спектакля, — сказала Лидия.

— О чем вы говорите? — спросила Элен.