А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

Деятельной натуре Грибоедова такое поприще предоставлялось впервые в жизни. Была, однако, как мы сейчас все более отчетливо понимаем, и еще одна, едва ли не самая важная причина, которая удерживала Грибоедова на Кавказе. Облегчение участи осужденных декабристов – вот то дело, которому он последовательно и умело служил последние годы, используя все возможные каналы: влияние на Паскевича; дружеские отношения со многими кавказскими военачальниками, от которых зависела судьба разжалованных декабристов; прямая помощь осужденным деньгами и словом участия, которое тоже многого стоило.

Вполне понятно, что эта сторона деятельности Грибоедова выявляется с трудом. Но и то, что нам уже известно, позволяет говорить о Грибоедове как о самом, пожалуй, удачливом защитнике осужденных. Мы знаем, какое участие принимал Грибоедов в судьбе А... Одоевского. 3 декабря 1828 года драматург писал из Тавриза Паскевичу: "Теперь без дальних предисловий, просто бросаюсь к вам в ноги и, если бы с вами был вместе, сделал бы это и осыпал бы руки ваши слезами. Вспомните о ночи в Тюркменчае перед моим отъездом. Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского... Может ли вам государь отказать в помиловании двоюродного брата вашей жены, когда двадцатилетний преступник уже довольно понес страданий за свою вину, вам близкий родственник, а вы первая нынче опора царя и отечества..." А. Одоевский из сибирской каторги был переведен на Кавказ после смерти Грибоедова, как и А. Бестужев, который писал в 1832 году из Дербента: "Тяжело мне было здесь сначала, и нравственно еще более, чем физически. Паскевич грыз меня особенно своими секретными. Казалось, он хотел выместить памяти Грибоедова за то, что тот взял слово мне благодетельствовать, даже выпросить меня из Сибири у государя. Я видел на вей счет сделанную покойным записку... Благороднейшая душа! Свет не стоил тебя... по крайней мере, я стоил его дружбы и горжусь этим" [Журн. "Русский вестник". М., 1861, Ќ 3, с. 321.].

В письме к декабристу А. А. Добринскому Грибоедов писал 8 ноября 1826 года: "...по прибытии моем в Тифлис, я говорил о вас с главнокомандующим; он принял мое ходатайство благосклонно. Потом Паскевич поручил мне, перед своим отъездом в Елисаветполь, обратиться от его имени к Алексею Петровичу с ходатайством на Шереметева, который разделяет вашу печальную участь, и снова получил в ответ, что он не находит никакого затруднения сделать представление кому следует о том, чтобы перевести вас обоих в один из полков, назначенных к действиям против неприятеля". За участие в кампании позднее и А. А. Добринский, и Н. В. Шереметев были представлены к чинам. Едва ли можно сомневаться в том, что давнишний друг драматурга Н. Н. Оржицкий, разжалованный в 1826 году в солдаты, тоже получил чин прапорщика не без помощи Грибоедова [См. газ. "Русский инвалид", 1828, 22 марта.].

В своих записках Петр Бестужев рассказывал, какое деятельное участие принимал Грибоедов в его судьбе, как и в судьбе младшего брата, Павла, по молодости не вовлеченного в заговор, но сосланного на Кавказ из злобной мести самодержца славному роду Бестужевых.

Очевидно, дальнейшие исследования обнаружат и другие факты помощи Грибоедова декабристам. Не так давно, например (внутри двойного листа), в письме Грибоедова П. М. Устимовичу 2 декабря 1828 года из Тавриза, была обнаружена тайная приписка: "Еще просьба о разжалованном Андрееве. Любезный друг, я знаю, кого прошу. Заступите мое место при графе (Паскевиче–Эриванском. – С. Ф.), будьте в помощь этому несчастливцу. При сем и записка об нем. Сестра моя заливается слезами, говоря о несчастных его родителях" [См.: М. Медведев. Горе... от царя. – Газ. "Неделя", 1960, Ќ 17, с. 18.].

Нет, расчетливые честолюбцы (вспомним обвинения Д. Давыдова) ведут себя иначе. Одним только повседневным подвигом самоотверженной помощи осужденным декабристам Грибоедов заслужил право на благодарную память потомков.

6

Многие из знакомых Грибоедова вспоминали о приступе мрачного настроения, с которым Грибоедов отправился 6 июня 1828 года из столицы в последний свой путь на Восток. Возвращение в Персию в чине посланника было вызовом судьбе, и Грибоедов отчетливо понимал это.

Однако все дальнейшее поведение свидетельствует не только о мужестве и самообладании, о блестящей храбрости Грибоедова, но и о том, что жизнедеятельной его натуре была чужда мысль о смерти.