Татьяна Самойлова

А счастья может и не быть…

Пролог

Тусклый фонарь светил в небольшое, давно немытое окно. Обшарпанные, покрашенные в серый цвет стены, делали обстановку комнаты еще больше удручающе. Повидавшая вид, растрепанная занавеска, больше похожая на тряпку, одиноко болталась на натянутой леске. Разводы на пожелтевшем потолке давно требовали ремонта. Именно в них был устремлен взор Анюты. Именно в этих разводах, сквозь ночной мрак она видела солнце. «Вот и все», – думала Анюта. «Вот и все». Завтра меня здесь уже не будет. Завтра у меня начнется новая жизнь. Без воспитателей, побоев и унижений. Я перечеркну все! ВСЕ! Что было со мной здесь. Я просто все забуду. Хотя нет, не все, а точнее не всех… Илья… Илюша…» С соседней койки послышался легкий храп, который оторвал ее от приятных воспоминаний. Анюта повернула голову и с ненавистью посмотрела на прерывательницу ее мыслей – Натку. Полнотелая, бледнокожая, голубоглазая девочка с рыжими и всегда грязными волосами. Лицо ее было покрыто множеством веснушек. Анюта достала из-под кровати пыльный носок, и, сжав его в комок, подошла к храпящей Натке. Уличный фонарь освещал пол ее лица, и от этого она казалась еще бледнее, и еще омерзительнее. Глаза с рыжими некрасивыми ресницами были крепко зарыты. Чересчур толстые губы были приоткрыты и при каждом прихрапывании противно подергивались. Анюта стояла, не двигаясь, только морщась от отвращения, и все сильнее и сильнее сжимала носок в кулачке. Она сейчас не думала о том, что они последние два года очень неплохо дружат. Нет, сейчас она оказалась в объятиях прошлого, переносясь в дни пятилетней давности…

…Вот она просыпается от того, что кто-то ей запихивает в рот, что-то тряпичное, неприятное и с крупицами песка. Дышать становится сложнее, и она хватает обломанными ногтями Наткину руку, которая продолжат заталкивать в нее эту дрянь. Натка взвизгивает от царапин и бьет ей со всей силы по лицу. Но Анюта не может защитить себя, так как множество рук и ног начинают беспощадно бить ее. Даже не пытаясь отбиться от разъяренных девочек, она молча лежала, уже не чувствуя боли, а чувствуя только свою беспомощность, унижение и обиду. Ей просто хотелось вытащить этот злосчастный носок, но когда это уже почти удалось, кто-то запихал его обратно, причем еще сильнее. После чего, обмотали ее лицо, с носком во рту, скотчем, не затронув только глаза и ноздри. Когда закончили обматывать, все расступились. Просто окружили и стали смотреть со стороны на свое творение. Анюта полусидела или полулежала на своей койке, с разбитыми, разодранными руками и ногами. Все лицо было обмотано скотчем. Девочка начала пробовать его оторвать от себя, но это оказалось невозможным, так как он был приклеен и к волосам. Она его рвала, и, мыча, выла, вызывая дикий смех окружающих. Смех над ее болью. Ей хотелось им что-нибудь крикнуть, но рот был заткнут. Анюта выла и елозила по кровати, не зная и не понимая, что делать дальше. А вокруг, все так же смеялись и с интересом наблюдали за ее беспомощностью и червоподобным извиванием. Вскочив с кровати и не чувствуя отбитых ног, она выбежала из комнаты и закрылась в туалете. Сев на поколотый унитаз, начала пытаться медленно и очень аккуратно отклеивать скотч. Но все это было бесполезно, потому что он склеился между собой намертво, прилипнув к волосам и переплетая все лицо. Сколько просидела в туалете она не помнит. Стуки в дверь заставили ее вздрогнуть. Воспитатель Маша (подлюка наша, как за спиной ее все называли), яростно стучала в дверь, призывая Анюту открыть. Стуки становились сильнее, а щеколда запирающая туалет и держащаяся на одном шурупе, почти отскакивала. Сердце девочки заколотилось с бешеной скоростью.