А зори здесь тихие… В списках не значился

Удушливая волна ударила в разинутый рот, Плужников мучительно закашлялся, протер запорошенные пылью глаза. От взрывов тяжело вздрагивала земля, ходуном ходили толстые стены костела.

– Сержант!.. Сержант, в укрытие!..

– Пулемет!.. – надсадно прокричал сержант. – Пулемет бросили! От дурни!..

Пригнувшись, он бросился из костела под бомбежку. Плужников хотел закричать, и снова тугая вонючая волна горячего воздуха перехватила дыхание. Задыхаясь, он осторожно выглянул.

Низко пригнувшись, сержант бежал среди взрывов и пыли. Грудью падал в воронки, на миг скрываясь, выныривал и снова бежал. Плужников видел, как он добрался до лежащего на боку станкового пулемета, как стащил его вниз, в воронку, но тут вновь где-то совсем близко разорвалась бомба. Плужников поспешно присел, а когда отзвенели осколки, выглянул снова, но уже ничего не мог разобрать в сплошной завесе дыма и пыли.

– Накрыло! – кричал Сальников, и Плужников скорее угадывал, чем слышал его слова. – По нем жахнуло! Одни пуговицы остались!..

Новая серия бомб просвистела над головой, ударила, качнув могучие стены костела. Плужников упал на пол, скорчился, зажимая уши. Протяжный свист и грохот тяжко давили на плечи, рядом вздрагивал Сальников.

Вдруг стало тихо, только медленно рассасывался противный звон в ушах. Тяжело ревели моторы низко круживших бомбардировщиков, но ни взрывов, ни надсаживающего душу свиста бомб больше не слышалось. Плужников поправил сползающую на лоб каску и осторожно выглянул.

Сквозь дым и пыль кровавым пятном просвечивало солнце. И больше Плужников ничего не увидел, даже контуров ближних зданий. Рядом, толкаясь, пристраивался Сальников.

– Повзрывали все, что ли?

– Все взорвать не могли. – Плужников тряс головой, чтобы унять застрявший в ушах звон. – Долго бомбили, не знаешь?

– Долго, – сказал Сальников. – Бомбят всегда долго. Глядите, сержант!

В тяжелой завесе дыма и пыли показался сержант: он катил пулемет. За ним бежал боец, волоча коробки с лентами.

– Целы? – спросил Плужников, когда сержант, тяжело дыша, вкатил пулемет в костел.

– Мы-то целы, – сказал сержант, – а одного дурня убило. Разве ж можно – под бомбами…

– Хороший был пулеметчик, – вздохнул боец, что нес ленты.

– Товарищ лейтенант! – гулко окликнули из глубины. – Тут гражданские!

К ним шли бойцы и среди них – три женщины. Молодая была в белом, сильно испачканном кирпичной пылью лифчике, и Плужников, нахмурившись, сразу отвел глаза.

– Кто такие? Откуда?

– Здешние мы, здешние, – торопливо закивала старшая. – Как стрелять начали, так мы сюда.

– Они говорят, немцы в подвалах, – сказал смуглый пограничник – тот, что был вторым номером у ручного пулемета. – Вроде мимо них пробежали. Надо бы подвалы осмотреть, а?

– Правильно, – согласился Плужников и посмотрел на сержанта, что стоял на коленях возле станкового пулемета.

– Ступайте, – сказал сержант, не оглядываясь. – Мне пулеметик почистить треба.

– Ага. – Плужников потоптался, добавил неуверенно: – Остаетесь тут за меня.

– Вы в темноту-то не очень суйтесь, – сказал сержант. – Шуруйте гранатами.

– Взять гранаты. – Плужников поднял лежавшую у стены ручную гранату с непривычно длинной ручкой. – Шесть человек – за мной.

Бойцы молча разобрали сложенные у стены гранаты. Плужников снова покосился на женщину в испачканном лифчике, снова отвел глаза и сказал:

– Укройтесь чем-нибудь. Сквозняк.

Женщины смотрели испуганными глазами и молчали. Круглоголовый остряк сказал:

– Там на столе – скатерка красная. Может, дать ей?..

И побежал за скатеркой, не дожидаясь приказа.

– Ведите в подвалы, – сказал Плужников пограничнику.

Лестница была темной, узкой и настолько крутой, что Плужников то и дело оступался, всякий раз хватаясь за плечи идущего впереди пограничника. Пограничник недовольно поводил плечами, но молчал.

С каждым шагом все тише доносился и рев немецких бомбардировщиков, и частые выстрелы, что начались сразу после бомбежки в районе Тереспольских ворот. И чем тише звучали эти далекие шумы, тем все отчетливее и звонче делался грохот их сапог.

– Шумим больно, – тихо сказал Сальников. – А они как жахнут на шум…

– Тут они и сидели, женщины эти, – сказал пограничник, останавливаясь. – Дальше я не ходил.

– Тише, – сказал Плужников. – Послушаем.

Все замерли, придержав дыхание. Где-то далеко-далеко звучали выстрелы, и звуки их были здесь совсем не страшными, как в кино. Глаза постепенно привыкали к мраку: медленно прорисовывались темные своды, черные провалы ведущих куда-то коридоров, светлые пятна отдушин под самым потолком.

– Сколько тут проходов? – шепотом спросил Плужников.

– Вроде три.

– Идите прямо. Еще двое – левым коридором, я – правым. Один боец останется у выхода. Сальников, за мной.

Плужников с бойцом долго бродили по сводчатому, бесконечному подзалу. Останавливались, слушали, но ничего не было слышно, кроме собственного учащенного дыхания.

– Интересно, есть здесь крысы? – как можно проще, чтобы боец не заподозрил, что он их побаивается, спросил Плужников.

– Наверняка, – шепотом сказал Сальников. – Боюсь я темноты, товарищ лейтенант.