Абрам Ганнибал

А. М. Бессонова обнаружила, что в Эстонии фамилия Ганнибал имеет широкое распространение, но никто из ее носителей в родстве с Абрамом Петровичем не состоял. Известно, что он с семьей почти безвыездно жил в Эстляндии с 1731 по 1746 год. «Невольно напрашивается вывод, — размышляет А. М. Бессонова, — что эта фамилия появилась в Эстонии и была немецкого происхождения. Надо полагать, что произошла она, как и большинство фамилий, от прозвища. Этим прозвищем могла впервые назвать его жена немка Христина Матвеевна урожденная фон Шеберх, зная его характер.

А что же означает слово «ганнибал»? Это сложное слово состоит из двух: Hahn и Ball, вместе они создают Hahniball. Вполне можно предположить, учитывая свойства африканского характера Абрама Петровича, что данное слово могло в переводе звучать примерно так: «вспыльчивый», «шумный», «крикливый», «горячая голова», и это вполне сочетается с характеристикой, данной профессором антропологом Д. Н. Анучиным: «Относительно Абрама Петровича известно, что он был горяч, сварлив, упрям, ревнив и скуп…».

А. П. Ганнибал великолепно знал историю, а поэтому прозвище, ассоциирующееся с именем знаменитого карфагенского полководца, вполне ему импонировало. И оно превратилось в фамилию»[332].

Версия Бессоновой объясняет появление эстляндских Ганнибалов: крепостные нередко получали фамилии своих помещиков.

Читателю предстоит решить, какая версия в его представлении более правдоподобна, наверное, могут быть выдвинуты и другие объяснения. Нам представляется наиболее достоверным предположение Д. Гнамманку, разумеется, если Луи-Жан Аниаба не плод фантазии автора-парижанина или кого-нибудь другого. Вполне возможно, что имя Аниаба стало прозвищем для всех темнокожих офицеров французской армии (вспомните Визапура), возможно, друзья-французы именно так Абрама и называли, а он вовсе на это не обижался. Но не следует исключать обнаруженного Даниловым имени Нибаль: Абрам Петрович мог помнить это имя, помнил же он название родного города.

После кончины Петра Великого Абрам долгие годы чувствовал себя осиротевшим, но более свободным без его строгого надзора. Ничем более не связанный с крестным, кроме искренней любви к нему, светлой памяти о нем и глубочайшей благодарности за покровительство и активное участие в своей жизни, Абрам Петрович Петров решил сменить фамилию на более подходящую к его происхождению. Произошло это не позже 1737 года. Помня о прославившемся африканце, кавалерийском офицере французской армии, и вовсе не обидном прозвище Аниаба, он трансформировал его в Анибала, затем в Ганибала. Второе «н» не появилось и в 1776 году в завещании[333]

. Последнее из сохранившихся писем Ганнибала, отправленное до ноября 1780 года, имеет подпись с одним «н»[334]. Следовательно, второе «н» впервые обнаруживается в «Немецкой биографии». Наверное, к этому Роткирха побудило желание вплотную приблизить своего тестя к великому африканскому полководцу. Автора биографии вполне устраивала его бесспорно африканская фамилия. Сыновья Абрама писали свою фамилию с двумя «н»[335]

. Сегодня крестник Петра Великого известен как Абрам Петрович Ганнибал.

Осенью 1724 года Ганнибал был послан в Ригу для участия в реконструкции крепостных сооружений, там и застало его трагическое известие о смерти императора. Петербург поблек, сделался тревожно чужим, прежняя, еще вчерашняя жизнь словно оборвалась. На сцене появились другие люди, вернее, те же, но игравшие иные роли. Покровительствовавшие ему в угоду покойному монарху, встречая его, делали вид, будто не замечают. Он ощутил презрительно холодное к себе отношение, ему сделалось одиноко и неуютно, растерянность не покидала его, с тоской вспоминался крестный, его наставления, поучения, шутки и даже наказания.

Более чем через столетие после описываемых событий двадцатитрехлетний А. С. Пушкин, находясь в Кишиневе, в «Заметках по русской истории XVIII века» писал 2 августа 1822 года:

«По смерти Петра I движение, переданное сильным человеком, все еще продолжалось в огромных составах государства преобразованного. Связи древнего порядка вещей были прерваны на веки; воспоминания старины мало-помалу исчезали. Народ, упорным постоянством удержав бороду и русский кафтан, доволен был своей победою и смотрел уже равнодушно на немецкий образ жизни обритых своих бояр. Новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения. Гражданские и военные чиновники более и более умножались; иностранцы, в то время столь нужные, пользовались прежними правами; схоластический педантизм по-прежнему приносил свою неприметную пользу. Отечественные таланты стали изредка появляться и щедро были награждаемы. Ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностию подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения. Таким образом, действия правительства были выше собственной его образованности, и добро производилось ненарочно, между тем как азиатское невежество обитало при дворе»[336].