Адамово Яблоко

– Неспокойная совесть – это шаг к раскаянию, – ответил Георгий Максимович. – А символ веры православия, как я понимаю, заключается именно в идее покаяния за вечное несовершенство человека.

– Не согрешишь – не покаешься? – продолжал петушиться Максим. – Какая удобная позиция! Честное слово, папа, не думал, что твоя философия так банальна.

– Моральные принципы вырабатывает и поддерживает культура, – проговорила мать. – Я признаю религию как часть культуры, но верить в догматы, возникшие две тысячи лет назад в головах фанатиков и мошенников, – от этого увольте… А ты, Ксения Петровна? – мать требовательно взглянула на Ксюшу. – Что думаешь по этому поводу?

– Не знаю, – пролепетала старушка растерянно. Ей явно было не по себе, но выйти из-за стола без важного предлога она не решалась.

– Прекрасно. Вот такие, как ты, и подбрасывали дрова в костер Джордано Бруно. Кстати, у тебя поросенок не сгорит?

Ксюша торопливо, с видимым облегчением поднялась.

– Давайте сменим тему, – предложил Георгий. – Может быть, расскажешь, как ты отдыхал на Кубе, Максим? Наверняка увидел много интересного?

– Я бы лучше послушал, как ты отдыхал на Тенерифе, папа.

К нервным нотам в его тоне добавился яд. Георгий ощущал, что взаимное недоброжелательство за столом все разрастается, словно раковые метастазы, и ничего не мог с этим поделать.

– Ну, мне особенно нечего рассказывать. Я отдыхал очень консервативно – отсыпался, плавал в холодном бассейне, осматривал достопримечательности. А еще был в окрестностях Женевы, покатался на лыжах и заехал в Париж на пару дней. Встретился со старыми друзьями и прошелся по Лувру.

– Наверное, было невыносимо скучно? – поморщился сын. – Старый город, старые друзья, старые картины?

– Налей мне еще вина, Егор, – попросила мать, тоже, видимо, ощутившая, что разговор принимает слишком напряженный тон. – Знаешь, я сейчас читаю Бальзака. Удивительно неровный писатель. Блестящие образы, глубина мысли, и тут же рядом банальности, достойные его самых убогих персонажей. Бульварщина, испанские страсти. Но Париж он описывает вкусно… А вот и гвоздь стола.

Ксюша внесла поросенка на овальном блюде.

– Ксения Петровна у нас тоже в своем роде Бальзак. Студень так и не научилась варить как следует, но пироги и свинина у нее всегда отменные.

Молочный поросенок – подрумяненный, обложенный печеными яблоками, – казалось, мирно спал в своей колыбели. Его рыльце сохранило подобие сонной блуждающей улыбки. Георгий отчего-то вспомнил, как Игорь задремал на диване перед камином, пока они с Вальтером сидели за шахматами, и как Вальтер засмотрелся на улыбающегося мальчика, глотая слюну.

– Даже жалко резать, – заметила мать.

– В белом венчике из роз наш персональный младенец Христос, – без улыбки проговорил Максим.

– Ну уж сравнил! Давай, Георгий, не век же на него смотреть!

Георгий взял нож и поднялся.

– Что ж, принесем сию невинную душу в жертву новым свершениям в новом году. И не будем предаваться унынию, когда есть другие грехи.

После ужина пили кофе с коньяком, рассматривали подарки. Мать показала Марьяне свои книги, среди которых было несколько настоящих раритетов. Около десяти Максиму позвонили друзья. Георгий тоже поднялся.

Помогая Марьяне надевать шубку в узкой, заставленной комодами прихожей, Георгий Максимович снова поймал взгляд сына – холодный и внимательный. Мать инспектировала пальто Георгия, поправила на нем шарф, как делала, когда он был ребенком.

– Берегите себя, дорогие мои. Спасибо, что приехали. И ты, Максим… Дай обниму тебя.

Они выходили из подъезда, когда во двор на приличной скорости въехал серебристый «ягуар», ослепил фарами, выплескивая наружу поток электронного кваканья. Максим картинно поклонился, щелкнув каблуками.

– До свидания, папа. До свидания, тетя. Это за мной.

Водитель Георгия припарковал машину на набережной. Перед тем, как сесть в салон, Марьяна подошла к решетке ограждения, замерла, обводя взглядом очертания рыцарского замка на другом берегу канала.

– Не сердись на маму, она иногда бывает слишком резкой, – сказал Георгий, накрывая ее руку в замшевой перчатке своей рукой.

– Нет, я все понимаю, – быстро возразила она. – Мы отлично провели время. Спасибо. – И затем повернула к нему опечаленное лицо. – Знаешь, я даже подумала, что это мне расплата за годы твоих мучений на наших семейных обедах. Иногда полезно побывать на месте другого. Хороший урок.

– Ты едешь в Озерное? – уточнил Георгий, открывая перед ней дверцу.

– Нет, на Конногвардейский. Я предупредила Максима. Ты, наверное, в курсе, он сейчас живет там постоянно. Я иногда думаю, правильно ли разрешать ему столько самостоятельности… Но в конце концов он взрослый мужчина. Мы не можем вечно его опекать.

– Приходится смириться с этим фактом, – кивнул Георгий. – Максим взрослый мужчина, у него своя жизнь… Еще не так поздно – может быть, заедем ко мне, выпьем по чашке чаю?

– Нет, Георгий, спасибо, – снова сжимая ручки своей сумки, ответила она. – Ты на Мытнинской, мне это не по пути.

Он снова взял ее за руку и улыбнулся, удовлетворенно наблюдая тень смятения на ее лице.