Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии

Примерами Садистского характера для Фромма выступают Сталин и Гиммлер. О первом из них Фромм пишет достаточно скупо[100]

. Гиммлеру посвящено обстоятельное исследование — «клинический случай анально-накопительского садизма». Фромм приводит массу любопытных фактов о юных годах будущего рейхсфюрера СС, подчеркивает мелочность, педантизм, внутреннюю пустоту — черты, сформировавшиеся еще до того, как Гиммлер сделался «кровавым псом Европы». Не будь нацизма, и этот человек стал бы мелким чиновником, изводящим подчиненных и просителей, — таких людей всегда имеется в избытке. Собственно говоря, за редкими исключениями, приводимые Фроммом факты из жизни и деятельности Гиммлера говорят не столько о садизме как стремлении доставлять другим мучения, сколько о педантичном и хладнокровном принятии и исполнении самых чудовищных решений. Фактически Гиммлер предстает в описании Фромма просто как на редкость мелкотравчатая, омерзительная личность, и его человеконенавистническая деятельность, по сути, не выводится из «укорененной в характере» садистской страсти.

Термин «некрофилия» (любовь к мертвому) обычно применяется к психическим нарушениям, представляющим интерес для сексопатологов и криминологов. Фромм же видит за частными явлениями типа «труполюбия» и «труположества» некрофилию как общую черту характера. Толчком к созданию учения о некрофилии как особого рода страсти было для Фромма знакомство с речью испанского философа и писателя М. де Унамуно, в которой он назвал «некрофильными» лозунги фалангистов: «Долой интеллигенцию!», «Да здравствует смерть!»[101]

. Первой публикацией Фромма, в которой им развивается учение о «биофилии» и «некрофилии», была книга «The heart of man» (1964). Клинические наблюдения и переосмысление фрейдовского учения об Эросе и Танатосе, инстинктах жизни и смерти, привели Фромма к гипотезе о двух глубинных страстях, пронизывающих все живое и ведущих постоянную борьбу: стремление к росту, рождению, развитию, органическому усложнению и противостоящая ему страсть к умерщвлению, разрушению, расчленению живого.

Для некрофильного характера свойственны тяга ко всему разлагающемуся и распадающемуся, к болезни и смерти. Клинические наблюдения показывают, что у некрофилов помимо сексопатологий проявляются влечения ко всякого рода испражнениям (это находит выражение и в соответствующих часто повторяемых ругательствах). Когда влечение вытеснено в бессознательное, то может проявиться навязчивое стремление к чистоте — некрофил как бы все время «отмывается», у него такое выражение лица, словно он все время ощущает неприятный запах. Фромм перечисляет еще целый ряд признаков, часть которых он затем обнаруживает у Гитлера. Наибольший интерес, однако, представляют его рассуждения о связи между некрофилией и поклонением технике, всему механическому, особенно там, где техника служит разрушению. В XX веке именно эта сторона некрофилии нашла свое полное выражение. Не разлагающиеся тела и не туалетные запахи влекут сегодняшнего некрофила, а, казалось бы, нечто диаметрально противоположное — стерильность зданий из стекла и стали, новенькие автомобили и домашние приспособления. Все это — полезные и нужные предметы, но уже по тому, как многим автомобиль кажется чуть ли не частью собственного тела, как новый танк или истребитель вызывает восторг, замечено, что такое современная некрофилия. Ее чертами оказываются ненависть ко всему органическому, замена жизненного на механическое, причем за отполированным фасадом цивилизации происходит отравление всей природной среды. «Безжизненный мир тотальной техники, — пишет Фромм, — есть лишь иная форма смерти и разложения»[102]. Первым литературным выражением этого духа деструктивности в нашем веке были футуристические манифесты Маринетти — именно изложенная в них программа, по мнению Фромма, была реализована национал-социализмом и получила полное осуществление в методах массового уничтожения с помощью современной техники. В футуристических манифестах заявила о себе идеология разрушительного нигилистического бунта. Для Фромма бунтарь (а таковым был Гитлер) принципиально отличается от революционера, поскольку первый реализует страсть к разрушению и уничтожению, второй действует во имя роста жизни и свободы. К сожалению, и это Фромм признает, ко всякому революционному движению пристает немалое число «бунтарей», влекомых одной лишь разрушительной страстью. Они объявляют разрушение творческой страстью, но сеют лишь ненависть[103]. В современном искусстве Фромм также обнаруживает очевидное присутствие духа деструктивности.