Адония

Долго ждать не пришлось. Бойцы, которым не было места возле узкого стрельчатого окна, слышали лишь звуки короткой схватки. Спустя несколько секунд патер, медленно отстранившись от бойницы, мертвенным шёпотом приказал:

— Принесите мушкет. Добейте, чтобы не мучился.

Вздрогнув от выстрела, оборвавшего страшный жизненный путь бывшего каторжника-людоеда, патер снова уселся на постеленный под орудием войлок и снова погрузился в свои мучительные раздумья. И так прошёл ещё один день, и проплыла мутная, полубредовая ночь.

— Патер! — сообщил дежуривший у окна дозорный. — Он отослал помощника на лошади! Может быть, за полицией?

— О, нет, — встав на четвереньки, выползая из-под своего нелепого укрытия, прохрипел Люпус. — Для него, как и для нас, полиция совсем не желательна!

Выполз, выпрямился со стоном. Подошёл к уступившему место возле бойницы дозорному. Стал ждать.

Не прошло часа, когда его заставило вздрогнуть появление во дворике осунувшегося, усталого Альбы.

— Успел-таки, Люпус, спрятать всё золото! — с явной досадой в голосе произнёс гость. Он потянул дым из двух одновременно раскуренных трубок. Спросил, помолчав: — Сколько ты дашь мне денег, если я сообщу, кто меня нанял, чтобы тебя убить? И кто из твоих людей работает на меня?

Люпус задохнулся от радости предстоящей разгадки. Стало быть, этот Альба — не соперник, а всего лишь убийца, нанятый соперником! А тот, второй избранник Тени, может быть, и слаб, и немощен, и не так уж и страшен? О, неужели сейчас спадёт пелена с неописуемой тайны?! Нужно не подать вида, что интересует прежде всего наниматель! И патер, стараясь быть озадаченным, спросил:

— В моей свите есть твой человек?

— Ну а откуда бы я узнал, что ты направился на Мадагаскар? — донёсся до Люпуса не лишённый насмешки ответ.

— Я не буду называть сумму! — дрогнувшим голосом сказал патер. — Ты просто те деньги, за которые тебя наняли, умножь на десять! Это и будет моей платой!

— Здесь неподалёку, — кивнул Альба, — есть пустой двор. На карте помечено, что там был карантин для больных лошадей. Бери свою охрану и приходи туда. Я буду сидеть один и курить свои трубки, без оружия. Вот мой клинок, я кладу его на землю. Даже балахон свой сниму. Если хочешь, пошли людей, пусть предварительно обыщут меня.

И ушёл, окутавшись синим трубочным дымом.

Рассчитано было точно. Люпус взял с собой всех бойцов, до последнего человека. В окружении этой живой стены, преодолевая какой-то липкий и неотвязчивый страх, он ступил на утоптанную, лишённую травы землю хорошо знакомого ему карантина. И, кроме стены охранников, его прикрывали два наспех отчищенных от ржавчины римских металлических пехотных щита.

— Вот и ты, патер Люпус, — с явным, огромным, запредельным облегчением в голосе проговорил сидящий на трёхногом стульчике худой, снявший свой истрёпанный коричневый балахон наёмный убийца. — Сколько же лет…

Вдруг эта странная деталь, эта необычная особенность испугала Люпуса так, что он помертвел. Казалось, ничего примечательного, просто причуда, отчего бы пугаться? Но чёрный ужас против воли вошёл в сердце и сдавил его ледяной невидимой лапой.

— Скажи, — уже почти не владея собой, уставился на Альбу помутневшими глазами монах, — для чего ты одновременно куришь две трубки?

— Для надёжности, — устало ответил пришелец. — Если вдруг из-за нелепого каприза судьбы одна и погаснет, то вторая всё дело спасёт.

— Какое такое дело? — прошептал, чувствуя неотвратимое приближение страшной, ненужной догадки, настоятель монастыря.

— А вот, видишь, — ответил гость и, наклонившись, выбил из трубок на землю два огненных малиновых ядрышка.

С поразившей его отчётливостью Люпус увидел прилепившийся к одному из ядрышек сухой коричневый хвостик несгоревшего табачного волокна.

— Это последний урок для моего ученика, — бесстрастно, устало пояснил Альба и чуть сдвинул в сторону босую ступню, под которой открылась тёмная чёрточка — проём между двумя присыпанными землёй дощечками.

— Какой урок?! — не слыша себя, закричал Люпус.

— Как в одиночку, не имея в руках никакого оружия, уничтожить четыре десятка тренированных бойцов.

И, не опасаясь обжечься, Альба голыми пальцами столкнул начавшие облекаться серым, остывающим налётом пепла огненные комочки в узкую чёрную пропасть между дощечками.

Словно в призрачном, замедленном сне Люпус увидел: неторопливо разламывается земля и поднимается вверх неровной стеной, как если бы в морскую гладь бросили исполинский обломок скалы. И сквозь эту стену, съедая и растворяя её, просачивается багровый огненный шар. Его шевелящиеся клубы, испепеляя на своём пути сам воздух, накатывались на Люпуса медленно и неотвратимо, и он не мог ни закрыться, ни двинуться с места: тело его как будто закаменело. Огненная лава хлынула и залепила его лицо, грудь, руки. Люпус услышал, как щёлкает, лопаясь, его кожа. Потом дикая, неописуемая боль разорвала его на части и, никуда не исчезая и не стихая, понесла его, словно расплавленная волна, в какую-то бездонную пропасть.

Терракотовый мир