Он сорвался с места и бесшумно закрыл в соседней комнате окно. Комната была погружена в темноту, светилась в подсвечнике виржинели единственная свеча, бросала блики на желтоватые клавиши. Женские пальцы бегали по клавишам робко, словно выискивали, высвобождали мелодию, которую не знали сами, но чувствовали… Потом женщина обернулась.
— Я вам помешала?
— Нет. Играйте.
— Я не умею.
Ее ладонь нежно скользнула по клавишам, Алиса вздохнула и захлопнула крышку виржинели.
— Ну, тогда я распоряжусь насчет чая.
Адам Станислав понял, что готов по-мальчишечьи вопить от беспричинной радости. Легкий хмель, дымка, готовая вот-вот раскрыться, ощутимое сквозь нее дыхание божества. Такое состояние длилось все эти дни, что Алиса жила у него, оно было глупым и опасным, но он ничего не мог с собой поделать. Их молитвы услышаны. Впрочем, одернул Стах себя, в этом мире бывают услышаны все молитвы.
Тихая, как крупная мышь, ключница разлила чай, выставила на крахмальную скатерть молочник и сахарницу, свежие булочки под салфеткой и застыла, глядя на священника голубыми преданными глазами.
— Идите, Эмма. Подогрейте для моны лекарство и проследите, чтобы она легла не позже полуночи.
Алиса надулась. Он же, озорно сверкнув глазами, прибавил:
— Я приду поцеловать на ночь дорогую племянницу.
Алиса, кривясь, хлебала лекарство. Стах, подтащив к кровати тяжелый стул, сидел и смотрел на нее.
— Я прочитал.
Она поперхнулась и долго откашливалась, потому что Адам Станислав не решился ударить ее по спине. Он сполоснул чашку и принес воды.
— Пейте осторожнее.
Алиса смотрела глазами загнанного зверя.
— Я должен был понять, почему вы плакали ночью.
— Это не ваше дело.
—
— Я никогда и ничего не придумываю. — Алиса отодвинулась, пряча лицо в колени, прикрытые одеялом. — Вы спасли меня, чтобы я сочиняла. Зачем вам… то, что я пишу? Вы… получите деньги?
Стах привстал, словно действительно собираясь поцеловать ее в лоб.
— Разве вы не верите в бескорыстие поступков?
Алиса рывком вытащила из-под подушки тетрадь:
— Эти — верят. Я — нет. Кто там кричит?
Он выскочил в выходящий на улицу кабинет, до половины высунулся в окно. И едва там не остался. Потому как уличный мальчишка голосил звонко и доносно:
— Почтенные горожане! в эту пятницу! на Ордынском поле! повелением Одинокого