Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

— Присядем, — сказал Феличе. — Мне нужно с вами поговорить.

Хальк прослушал приглашение; стоял и таращился на церковный фасад, на икону, выставленную в розетку над дверьми. Что-то было не так. Небо, чертящие синеву голуби… потом он догадался. Вместо Девы Оранты с иконы смотрел средних лет мужик с мечом и в латах, к коим никак не подходила золотистая кудреватая бороденка и кроткий, аки у горлинки, взгляд. Тоже мне, Архистратиг Рене… Хальк вдруг подумал, что в этом мире, с такими вот… мнэ-э… иконами, совершенно нет места ни Ирочке, ни лагерю и палаткам… а вот Феличе вписывался чудесно.

Бледная молния вспорола небо над шпилями колоколен.

Прислоняя спичку лодочкой ладони, Хальк закурил:

— Скажите… Скажи. Ты ведь не просто так.

— Да, я хочу с тобой поговорить.

Хальк оступился, сломав каблуком цветочный стебель, сел. Ступенька оказалась прогретой и шершавой.

— Ну конечно, — сказал Хальк. — О чем мы будем говорить?

— Я расскажу тебе сказку.

— A-а, интересно… Один мой друг, граф де ля Фер…

— Нет, не так.

Александр заглянул Феличе в глаза и увидел, что они резко, неожиданно синие.

— Ты зачем на ристалище полез? С деревянным мечом?

Хальк скучно доломал стебель, повертел в руках розовый, похожий на капусту пион. Полетели брызги.

— Проповедник, — произнес он, — Хранитель, аватара Господа на земле. Ну что ты лезешь не в свое дело?

— Вообще-то оно — мое… дело, — с расстановкой произнес Феличе, — но не будем заострять. Я сказку обещал.

Над мощеными уличками Старого Эйле лениво точился знойный летний день. На обласканных солнцем ступеньках было прозрачно и тоже невыносимо жарко, пахло примятой зеленью, в цветах копошились и гудели насекомые. Отчего же холодно так?

— Один человек однажды сочинял сказку. Детское желание могущества, бессмертный король и все такое. А потом прочитал ваше… ваши… прочитал, в общем. Знаешь, ревность — это ужасно; в особенности, когда ревнуешь не к женщине, а к тексту.

Феличе говорил, а Хальк сидел и слушал и почему-то чувствовал то, чего чувствовать никак не мог. Это было, словно, ну пусть не пишешь — ощущаешь текст, и он возникает рядом с тобой, и чужие придуманные чувства, мысли, восприятие делаются живыми. Твоими. И привкус на языке — сладость и яблоки. До отвращения.

Феличе не ждал ответа. Он рассказывал. Про костры, расстрелы, молнии над Твиртове, про серый и тусклый мир, про клинки из дерева, которые могут с приходом Посланца превратиться в сталь. Про Одинокого Бога, что перекраивал, сотворял свой мир, будучи твердо уверен, что все оно там, в сказке, выдумка и совсем не страшно.

— А вы, Хранитель миров, воплощение Господа, этого вашего Корабельщика? Куда вы смотрели?!

Глаза Феличе — зеленые, нет, все-таки синие — на загорелом неправильном лице.

— Я нашел Алису. Ту, что способна все исправить. Я заставил мессира Яррана свернуть на дорогу, которой он никогда не ездил. Там были в снегу отпечатки подков и раненая женщина. Мы подобрали ее и привезли… домой.

Хальк тупо уставился на рассыпанные по коленям и на ступеньках розоватые лепестки.

— Мессир барон Катуарский… Каменный Гость… картон раскрашенный… он зачем понадобился? — Александр знал, что спрашивает совсем ненужное, не то, но спрашивать то — просто не хватило отваги. — Когда она, А-алиса, пропала, почему он ее не искал, не беспокоился?

Феличе улыбнулся:

— Ну, может, он и беспокоится, мечется по Эрлирангорду, весь Круг на ноги поднял, волосы на себе рвет. Ты ведь еще не писал про это. А знаешь почему? Ты не хочешь об этом писать. Ты не хочешь даже там, в сказке, ни с кем Алису делить.

— Я не понимаю…

Управляющий встал, провел по волосам ладонями, потянулся, отряхнул брюки.

— Пойдем? У нас еще есть дела.

Александр Юрьевич тупо смотрел ему в спину.

…Розы были ослепительны. Хотелось зажмуриться и так стоять, вдыхая сладковатый с кислинкой запах. Но в цветочных магазинах столбенеть как-то не принято.

— Заверните, — сказал человек, подбородком указывая на цветы.

Девица за прилавком очнулась от зимней спячки. Равнодушным взглядом обшарила покупателя с ног до головы — видимо, оценивая на предмет платежеспособности. Скривились вампирически алые губы.

— Сколько?

— А сколько есть?

Она оглянулась на стоящее в глубине ведро.

— Ну… штук пятьдесят.

— Вот все и заверните.

Снег все сыпал и сыпал, сугробами оседал на ресницах, превращая мир в расплывчатую, радужную сказку. Предательски ровным ковром ложился на обледенелую землю.

— Молодой человек, вы бы цветы укутали. Померзнут ведь…