Читаем Аэропорт полностью

Его величество вытер тонкие бесцветные губы теплой влажной махровой салфеткой, встал и с некоторым усилием, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу, пошел в сторону двери. Как только охранник открыл перед ним дверь, он вышел в коридор уже почти прямо, одну руку держа неподвижно, а другой отмахиваясь в такт шагам, словно на боку у него висела сабля или кортик. Ему даже однажды сказали, что походкой он напоминает Колчака. Видимо, в кино увидели. Думали, что это прозвучит как комплимент, адмирал как-никак.

— У меня бы Колчак и до Иркутска не добрался, — ответил он тогда. — Максимум до подвала в Екатеринбурге.

Маленький Большой Человек внес себя в малую залу для конференций и тут же посмотрел на свое отражение в огромном зеркале, висевшем в золотой раме на стене напротив входа. Зеркал по его указанию во дворце было много. Они заменяли ему портреты. Ему были важны каждое собственное движение, каждый жест, дыхание, слово. В зале его уже ожидал тайный советник Жмурков. Никто не знал, как звали Жмуркова по имени. Это было тайной (он же был тайным советником). Все знали его просто как Жмуркова. Он ни с кем никогда не разговаривал, кроме МБЧ, которому тайно что-то советовал, после чего МБЧ сначала стирал в порошок дома, поселки и целые города в своей стране, а потом переключился на целые полуострова и волости в соседних странах.

Жмурков стоял, прислонившись спиной к камину из розового мрамора, в позе Мефистофеля. Одна нога опиралась на мысок, чуть согнутая в колене. Рука поддерживала локоть другой руки, на кисть которой опиралась его голова с задумчивым, погруженным в себя лицом с орлиным носом и черными, бездонными, как угольная шахта, глазами. Жмурков, как водится, был одет во все черное, как капеллан, начиная с черного трико. Воротничок-стоечка антрацитово-черной рубашки вместе с большим и указательным пальцами правой руки подпирал точеный холеный подбородок с глубокой ямочкой.

«Господи, шпаги не хватает для полноты картины», — подумал про себя МБЧ, когда Жмурков, выйдя из образа Мефистофеля, отвесил ему почтительный поклон с неким подобием придворного реверанса. МБЧ даже слегка передернуло от вида того, как Жмурков быстро-быстро перебирал белыми пальцами сомкнутых перед собой рук. Царю на миг померещилось, что у советника в паху копошится клубок длинных белых червей.

Подавив сиюминутный рвотный рефлекс, МБЧ слегка кивнул ему в ответ и прошествовал к трону, придерживая невидимый кортик. Воссел на трон и взглянул на часы Blancpain L'eman Aqua Lung Large Date на правой руке. Он любил эти часы больше других из своей коллекции, но втайне завидовал Патриарху, у которого часы имели свойство в нужный момент становиться невидимыми и исчезать, как Чеширский кот.

Однажды обедали у Патриарха. Как раз подали печеных лебедей, фаршированных отечественными трюфелями и маслинами. Владыка пригубил из своего бокала Shiraz Rosemont[65] отечественного производства и бросил взгляд на часы, а МБЧ тут же пошутил в своей особенной манере:

— Махнемся не глядя?

— Чем, сын мой, душами? — пошутил в ответ Патриарх.

— Нет, Владыка. Вы же знаете, что это невозможно. Махнемся часами?

Владыка вновь взмахнул, как лебединым крылом, парчовым в позолоте рукавом. И, о чудо, часы исчезли!

МБЧ, сам большой любитель, ценитель и в каком-то смысле коллекционер наручных часов, нигде ни до, ни после более не встречал такого бесследно исчезающего Breguet, как у Патриарха.

«Ну, ничего, — заключил монарх про себя. — Нужно быть скромнее. Скромность... устрашает».

— Что-то наш милейший Воевода сегодня запаздывает, — негромко, словно самому себе, произнес Жмурков, чем прервал царские завистливые и мечтательные размышления о часах и философские — о скромности. — Видать, новости не слишком радостные.

На самом деле оба знали, что сегодня Воевода, разодетый, как нечто среднее между приснопамятными Пиночетом и Каддафи, более двух часов протомился в комнате ожиданий на первом посту. После чего по специальному указанию МБЧ подвергся унизительному испытанию. А именно: его несколько раз прогнали через рамку металлодетектора, заставили выложить из карманов все, включая мелочь и три мобильника, жвачку, два презерватива, конфету «Коровка», а также попросили отцепить с груди и живота все ордена, включая значок ГТО и медаль «За отвагу на пожаре», которую он получил за сгоревший дотла Манеж. Пусть понервничает. Пусть почувствует, наконец, «чрезвычайность ситуации».

Царю понравилось это словосочетание (до своего последнего повышения Воевода отвечал в стране за чрезвычайные ситуации). И государь повторил его вслух, слегка присвистнув на начальном «ч» — легкий дефект, на который он не обращал внимания в детстве и от которого потом, когда попал в «контору» и начал «на земле работать с людьми», не мог избавиться, как ни старался. И особенно это мешало теперь, на царстве.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза