Аэростат. Воздухоплаватели и Артефакты

В 1994 году, после тура с альбомом «The Future», Леонард Коэн ушел в Ринзай-дзен – монастырь на горе Болди недалеко от Лос-Анджелеса, – стал монахом, принял японское имя Джикхан, что значит «молчание», и пять лет провел там в уединенной медитации.

В 2001-м он вернулся в музыку с самым лучшим своим альбомом «Десять новых песен». Ему как раз исполнилось шестьдесят пять лет.{60}

«Как писать песни?

Я до сих пор не могу оценить мистику этого процесса, но если бы я знал, откуда появляются хорошие песни, я бы чаще приходил в это место. Я не совсем понимаю, что это. Когда я вспоминаю, как начинала писаться та или иная песня, мне иногда кажется, что кто-то передал мне ее зерно. Это может быть что-то, увиденное из окна автобуса, или просто официант, который поставил передо мной чашку кофе.

И вдруг кажется, что мне что-то передано, момент – и я узнаю это. Что-то вдруг выпрыгивает из бессмысленного дня, в котором мы обычно живем, и сообщает твоему сердцу что-то, что очень важно. Что-то начинается, и вот тогда я достаю свою маленькую записную книжечку…

Популярная песня очень полезна. Она – саундтрек к ухаживанию, к потере, к любви, к мытью посуды, к разным делам. У нее есть реально утилитарный аспект. Вот это я и люблю в песнях: тот факт, что люди используют песни как сопровождение к важным моментам в своей жизни.

Когда молодые авторы спрашивают у меня совета, как писать песню, я говорю им только одно: если вы проведете с песней достаточно долгое время, она сдастся, она появится. Но достаточно долго – это значительно больше, чем можно себе предположить. Это совсем не неделя-другая. Это не месяц и не два. Это даже не обязательно уложится в год или два. Если вы хотите, чтобы к вам пришла песня, с ней, может быть, придется провести годы».{61}

Каждый раз, когда я слушаю песни Леонарда Коэна, я чувствую, как мне прибавляется скромности. Они заставляют тебя не только упасть на колени, но еще и смеяться – а это уже шок! Многие писатели осмеливались подойти к краю сознания и заглянуть в зияющую бездну, но мало тех, кто, встав на этот край, начинают хохотать при взгляде в пропасть. Это действительно божественная комедия!

Очень мало людей находятся там, где ходит Коэн. Как бы темно ни становилось, с ним ты все равно чувствуешь, что красота – это истина. Он создает что-то прекрасное из этой тьмы. Он находит во мраке оттенки, которые выглядят как яркий цвет. И его песни подходят к любому этапу твоей жизни. Юношеский идеализм? Есть. Разрыв отношений? И это есть у него. Не можешь смотреть на мир и ищешь что-то высшее, что поможет тебе прорваться? Есть. В простой, казалось бы, песне – великие мечты и великие идеи. Он – наш Китс, наш Шелли и наш Байрон. В его языке есть что-то из иного мира.

Он подлинный автор песен, это его работа. От его песен не возникает ощущения: «Просыпаюсь я сегодня утром, а в голове у меня красивая песня»; нет, у него это: «Я долго ждал, когда она сложится». Кажется, что он ждет, пока Бог пройдет по комнате.

Он ждет – правильной рифмы, правильного слова, живого слова.{62}

Сестры Коллинз

(Collins, Shirley & Dolly)

{63} Когда – что случается не так уж часто – речь в печати заходит о Ширли Коллинз, то ее называют не иначе как «первой леди английской народной музыки» и «национальным сокровищем». И есть за что. Ее пение, кажется, вне времени, в нем нет ничего современного, она словно поет из глубины веков, как будто записи каким-то образом сделаны много сотен лет назад, и когда ее слушаешь, почему-то знаешь без тени сомнения: именно так это и поется по-настоящему.{64}

Вы можете спросить меня: а что тут такого особенного? Вроде все просто. По музыке слышно: сидят две бабульки – одна поет, другая играет на каком-то музыкальном ткацком станке – и всех-то дел. На самом деле сестры Коллинз были совсем не бабульками, а молодыми и энергичными особами, а их ни на что не похожая музыка – это синтез древней традиции и воистину стахановского труда.

Ширли Коллинз, 1958

Как-то получилось так, что сестры Коллинз с раннего детства были связаны с самой что ни на есть народной музыкой в самом подлинном смысле этого слова. «Мы с Долли были так далеки от популярной музыки, что то, что наши записи стали известными, похоже на чудо. Ведь наша музыка непроста для восприятия; я удивлена, что кто-то вообще покупает наши пластинки».

А пластинки покупали, и еще как. По странному стечению обстоятельств появление сестер Коллинз совпало с модой на старину в среде тогдашних хиппи. «Я никогда не была хиппи – и никогда не выносила их псевдодетской наигранной жеманности. Моя Англия – это Даниэль Дефо, Хогарт, Блэйк. Мои песни растут из долгой и подлинной традиции, в них – ясное видение прошлого, их корень в реальной жизни. И я чувствую, что благодаря нашему с Долли сельскому происхождению я – связующее звено между прошлым и сегодняшним днем».{65}

LP «Love, Death & the Lady», 1970