Афанасий Никитин. Время сильных людей

— Нет, не поверит, но по крайней мере сразу не убьет. Выслушает, — улыбнулся старик.

— И то радость, — вздохнул Афанасий. — А ты-то с чего решил, что я тебя хорасанцам не выдам? У меня, между прочим, сам визирь бидарский Мехмет в друзьях ходит.

— Мехмет? — прищурился старик. — Мехмет чужак. Но человек среди них из лучших. Никогда нас не обижал по собственной воле и прихоти. Знакомство с ним не в убыток тебе, а в прибыток. Но не это главное. Руки у тебя не купеческие. Я сразу заметил. А когда ты замок взял, и вовсе уверился. Ты с ним, как с птичкой живой, осторожно обращался, хотя мог бы в ладонях, как глину, смять. И посмотрел куда надо. Из наших ты, из кузнецов, а значит, не хорасанский человек. Там они любых кузнецов, что в поле их зрения попадают, блюдут усиленно. И даже будь ты трижды лазутчиком знатным, сюда б тебя не отправили.

— Что ж, мне все равно без секрета домой нельзя возвращаться. Рассказывай, как в твой Парват попасть.

— Не мой, а наш. Для нас он священен, как для мусульман Мекка, а для христиан Иерусалим. — Голос старика зазвенел струной и тут же смягчился. — А попасть туда несложно. Как закончится ярмарка, многие богомольцы туда отправятся на праздник ночи, посвященный богу Шиве. С ними и дойдешь. А не хочешь с ними, иди сам, ориентиром тебе будет гора с шапкой вечного снега на вершине. Зовется она Ом Парват. А рядом с ней озеро Кришны, вот на правом его берегу тот город и стоит. А от города того дальше пойдешь, в селение.

Старик достал клочок пергамента и стал быстро чертить на нем карту, ловко рисуя очертания гор, границы поселений и связывающие их дороги. Конечный пункт он пометил жирным косым крестом вроде Андреевского и написал под ним несколько хитрых букв.

— Вот так дойдешь до нужного тебе человека, ему рисунок и передашь. На нем написано, что я обещал.

Афанасий взял карту, покрутил в руках, присматриваясь к письменам. А вдруг старик написал там что-то вроде «подателя сего немедленно смерти предать»? Пожал плечами. Хотели бы, кончили здесь да оттащили в лесок, мамонам[63] да гадам на съедение. К утру до костяка обглодают. А убийц кто в таком столпотворении вавилонском искать станет?

Поклонившись старику на прощание, он повернулся и пошел обратно в ряды. Ему было о чем подумать. Паломничество в Парват начнется только дня через три, когда закончится ярмарка. Толпы людей. Крики, ругань, грязь, вонь, горы нечистот вдоль дороги… Не пойти ли в Парват прямо сейчас, наняв провожатых? А может, и самому? Ведь карта у него есть, и довольно подробная.

Как только спина Афанасия скрылась за поворотом, в кузнечную лавку вошел молодой человек, очень похожий лицом на старика-хозяина.

— Отец, — спросил он, — зачем ты поведал чужеземцу про Мастера? Вдруг он выдаст его хорасанцам?

— Не выдаст. Не той он породы, да и из земель чужих, нет у них с муслимами общего интереса.

— Пусть так, но зачем? Ведь чем меньше народу знает о Мастере, тем в большей он безопасности.

— Есть что-то в этом человеке. — Старик задумчиво потер пальцем кустистую бровь. — Не знаю, как и объяснить. Но отправить его через Хорасан с секретом изготовления булатной стали — это как запустить лиса в курятник. Наседок, может, и не порежет, но переполоху наделает страшного, а это нам на руку.

— Ох отец! — произнес молодой человек, но не нашел, как продолжить, и просто махнул рукой.

Так же, как все дороги Европы ведут в Рим, все дороги Индии, казалось Афанасию, вели в Парват. Хоть до большого празднования было еще много ден, народ уже валил в священный город. По одному, группами и целыми отрядами. Афанасий прибивался то к одной, то к другой. Расспрашивал индусов о местных обычаях, о знаменательных местах, узнавал новые слова. Поскольку все путники были паломниками, много говорили о вере. Поначалу его опасались, отвечали вежливо, но без подробностей, а когда узнавали, что не мусульманин он, а веры Иисусовой христианин, и имя его Афанасий, а не Хаджа-Юсуф Хорасанин, теплели душой и рассказывали, ничего не скрывая.

Вечерами при свете костра он записывал многое из того, что ему рассказывали, и сам удивлялся тому, насколько короче и проще стали его заметки. Раньше он пытался вместить в них все, что видел вокруг, свои мысли по поводу увиденного и много еще чего. Теперь писал короче, по делу: был там-то, ходил туда-то, на столько-то купил, продал, поел, поспал, какой день в пути. В описания пускался, только если происходило что-то действительно примечательное. Да и сами впечатления путешествия, раньше такого загадочного, интересного, каждый день приносящего какие-то открытия, потеряли былую яркость. Ну, храм. Ну, чуть выше предыдущего. Ну, резьба на нем более прихотливая. Ну, скульптуры похабные над воротами в полный рост. Ну, джунгли погуще, чем те, что были два дня назад. Ну, люди одеваются немного чуднее. Ну и что?