Афанасий Никитин. Время сильных людей

Вдоволь насмотревшись на русича, танцовщица поднялась и попятилась в середину помоста. Там она стала выделывать какие-то замысловатые коленца, изгибаясь телом под невероятными углами. Толпа взревела. Даже самые ярые любители получить даром немного чужого счастья оставили Афанасия в покое и уставились на танцовщицу. Мужчины и женщины завороженно раскачивались из стороны в сторону, словно кролики перед удавом. Дыхание их участились, от вспотевших тел пошел тяжелый, мускусный дух. Афанасий уловил чужое, горячее дыхание на своем затылке. Казалось, еще немного, и на площади начнется свальный грех. Но музыка оборвалась. Лакшми, взмахнув полупрозрачными накидками, убежала со сцены, перезвон бубенцов затих под сводами храма. Толпа выдохнула в едином порыве и стала потихоньку рассасываться, уходя по своим прерванным делам.

Афанасий еще долго стоял у помоста, вглядываясь в глубину темных сводов и надеясь уловить мелькание платья или почувствовать незнакомый, но крепко запечатлевшийся в памяти аромат. Почувствовать прикосновение. Или даже… Нет, об этом он не мог даже мечтать. Наконец ему удалось оторвать от земли словно вросшие в нее ноги. Качаясь, как пьяный, побрел он с площади, ничего вокруг не замечая. Мысли о Лакшми вытесняли из его головы все другие, вызывая приятную истому в паху. За свою кочевую жизнь купцу довелось узнать многих женщин, красивых и не очень, богатых и бедных, стройных и толстых, белокурых и иссиня-черных волосом, но ни одна не входила в его сердце раскаленной иглой.

Он не помнил, как добрался до одного из постоялых дворов, построенных специально для паломников, как кинул монетку распорядителю и получил набитый сеном тюфяк и миску риса с соусом карри, как улегся в специальной загородке рядом с множеством коричневых, бесстыдно обнаженных тел, как сомкнулись его веки…

— Вставай! — кто-то потряс Афанасия за плечо. — Эй, поднимайся!

— Чего надо? — спросил он по-русски и тут же поправился, повторив все то же на хинди.

— Тебя ждут, — настойчиво произнес тот же голос.

Глаза его наконец привыкли к непроглядной темноте индийской ночи, едва освещенной блеском близких звезд и горящих у ворот факелов. Он рассмотрел склонившегося над ним стражника. Обнаженные могучие плечи блестели, смазанные ароматным маслом. Голова в чалме покоилась на бычьей шее. Длинная бородища свисала на огромный живот. Один из воинов-священников, поклоняющихся гигантскому огню, искры которого разлетаются далеко вокруг. Эти искры и есть человеческие души. По слухам, такие воины-священники не знали страха и были готовы в любой момент пожертвовать за идею жизнью. Не важно, своей или чужой.

В одной могучей руке воин держал огромную саблю, другой тряс Афанасия, как урожайную яблоню. За его спиной виднелись еще двое таких же бородачей с саблями на изготовку.

— Кто ждет? Зачем? — От мысли, что кто-то послал за ним этих хладнокровных убийц, Афанасию сделалось нехорошо. Он украдкой прикинул свои шансы в борьбе с ними и остался крайне недоволен результатом.

— Там узнаешь. — Воин снова тряхнул купца, отчего голова у того качнулась на шее перезрелым плодом.

— Ладно, не тряси, иду, — пробормотал он, опасливо косясь на острые лезвия в могучих руках. Это тебе не крестьяне, таких одной левой не уложишь.

Собрал пожитки и двинулся вслед за главным. Многие вокруг наверняка проснулись, но выдавать это не спешили ни голосом, ни жестом. Их можно было понять. Два других воина зашагали сзади.

Они вышли за ворота постоялого двора и свернули к площади. Афанасий вертел головой, прикидывая, куда его ведут и можно ли, сиганув в сторону, оторваться от преследователей. Выходило, что нет.

С обеих сторон русло улицы сжимали берега заборов или стены домов. Узкие улочки, отходя от основного русла, упирались, сколько можно было видеть, в глухие ворота или терялись в темноте. Загонят в тупик и порешат. Как знать, что они задумали или чего им приказали? А если и удастся сбежать, то как выбраться за ворота? Наверняка ведь заперли на ночь. Господи, помоги!

Воины вывели его на площадь. Зачем? Сердце Афанасия забилось пойманным в силок зайцем. Ведут к главному храму Шивы? Неужели он каким-то образом умудрился обидеть или, хуже того, осквернить танцовщицу? Сделал что-нибудь не так? Или чего не сделал, как надо? Да откуда ж ему знать? Она ж сама…

Сопровождаемый молчаливыми воинами, он вошел в невысокую — пришлось пригнуть голову — дверь в боковой стене храма. Поднялся по узкой лестнице. Прошел длинным коридором без окон, едва освещаемым медными жаровнями, и оказался в небольшой комнате. В центре ее стояло круглое ложе с разбросанными по нему подушками. Рядом столик с фруктами и парой узкогорлых кувшинов, на полу — небольшие ярко раскрашенные коврики. Несколько толстых свечей в кованых поставцах с завитушками. Света они давали чуть, углы комнаты терялись во мраке.