Афера

Он не придет сюда лично. Пошлет «Вильнюса» — человека, которому доверяет. А тому, кто тебе принадлежит, всегда можно доверять.

Он пошлет Джессику Смит.

Пожалуй, удивляться мне нечему. Я действительно знаю ее восемнадцать лет и любил все эти годы, но познакомились мы не в церкви и даже не в донорском центре при «Красном кресте». Она была шлюхой, которую я вызвал по объявлению в газете одним дождливым лос-анджелесским вечером, а потом познакомил с миром афер. Сколько денег мы украли вместе? Сколько жизней поломали? Скольких мужчин оставили несчастными у разбитого корыта?

Так стоит ли удивляться, что женщина, которую я люблю, оказывается предательницей? Она аферистка. Чего еще я мог от нее ждать?

Пожалуй, я все знал изначально. А как иначе я провернул бы аферу? Для этого требовался предатель. Об этом и говорят на воскресных службах: без Иуды спасение невозможно. Чтобы спастись, надо сначала пережить предательство.

Как все это закончится для нее? Пока загадка. Через несколько минут она появится на кишащем агентами ФБР вокзале, подойдет к камере хранения и наберет трехзначный код. Как только дверца откроется, вокзал придет в движение: тот бизнесмен с подозрительным наушником, женщина в просторном пальто, читающий газету азиат. Возможно, еще кто-то, кого я не распознал. Все они накинутся на Джесс и арестуют.

Ее отведут в мрачное помещение, а потом еще лет десять она не будет видеть ничего, кроме мрачных помещений. ФБР будет давить на нее, угрожать, изводить, пока она не выдаст их главную цель — Сустевича. Неважно, выдаст ли Джессика Сустевича, в тюрьму ее все равно упрячут, потому что ФБР так работает: когда на расследование преступления потрачено шесть миллионов долларов, должны быть результаты. Они должны кого-то арестовать и засадить за решетку на долгие годы. А уж кто именно попадется — неважно. Важно, чтобы божество справедливости получило свою жертву, а общество получило урок: преступление почти всегда наказуемо.

* * *

В час дня я замечаю силуэт человека, идущего по вестибюлю вокзала. Это и есть предатель. Сквозь огромные окна падает солнечный свет. Омывая мраморный пол, он расплескивается по белым стенам, и потому я даже не могу различить очертания силуэта. Я вижу лишь пятно. Оно прихрамывает.

Прихрамывает.

Заметив ковыляющего на костылях Тоби, я совершенно теряюсь — это настолько неожиданно, что я даже забываю, зачем я здесь и кого поджидаю, — и едва не выхожу из телефонной будки, чтобы окликнуть его. Затем мозаика окончательно складывается, и я все понимаю: Тоби с самого начала работал на Сустевича, а сейчас Профессор дал своему студенту последнее задание.

Как Тоби очутился в руках Сустевича? Быть может, как и рассказывал мой сын — бездумно наделал долгов на шестьдесят тысяч — после чего хитрец Сустевич выяснил, чей отпрыск у него на крючке. А прознав, что в его власти находится сын афериста Кипа Ларго, он с помощью Тоби заставил меня провернуть аферу, жертвой которой должен был стать его противник, Эд Напье.

А может, Тоби был прав насчет меня. Быть может, я просто недооцениваю своего сына. И не Сустевич отыскал Тоби. Может, Тоби сам пришел к Сустевичу. Может, он сам предложил помочь русским завладеть «Трокадеро», используя таланты его отца. Возможно, никакого долга и не было, а были одни амбиции. И сын захотел реализовать их за счет отца.

Я вспоминаю тот вечер в Лас-Вегасе, когда застал Тоби у барной стойки заигрывающим с Лорен Напье, а еще его взгляд, когда я попросил его уйти. Возможно ли, что парень все это время трахал ее? Как долго они уже встречались, когда я оказался с Лорен в постели? Как долго Тоби вынашивал мысли о том, как бы меня использовать?

А как же сломанная нога и гипс? Перелом был настоящим. Это тоже было частью его плана? Неужели мой сын пошел на это ради драматического эффекта, как рестлеры, за боями которых мы следили по телевизору? Это кем нужно быть, чтобы просить каких-то отморозков сломать тебе ногу ради пущего правдоподобия? А я знаю кем: пожалуй, нужно быть похожим на человека, которому выбивают зубы ради пущего правдоподобия. Быть может, не такие уж мы с Тоби и разные, в конце концов.

Чем дольше я вспоминаю — как он виновато глядел на меня, как умолял позволить ему пожить со мной, как хотел постигнуть секреты моего мастерства — тем больше я восхищаюсь своим сыном. Он сыграл свою роль очень хорошо. Я никогда не видел в нем угрозы. Чтобы не вызвать подозрений в такой ситуации, надо быть очень собранным и уверенным в себе человеком. Насколько же надо ненавидеть отца, чтобы его предать?

Ну и ну, а ведь мы с ним и правда мало чем отличаемся друг от друга.

* * *

Тоби пересекает вестибюль, направляясь к ячейке камеры хранения и лежащим там бриллиантам. Как только он откроет дверцу, его судьба на ближайшие десять лет будет определена. Вокруг него, словно из-под земли, вырастут бетонные стены тюрьмы. Они возникнут внезапно и неумолимо, оставив его в темноте.

Неужели я позволю этому произойти с моим сыном? Неужели снова подведу его?