Афган

А может, наведаться к другу детства, к Митьке Прошкину? Тем более, что он тут же, в аэропорту, работает начальником каким-то, надо понимать, не маленьким, коль по телевизору позволили выступить, об этом писала как-то Александру сестра его, Людмила. Кто бы мог подумать, что из Митьки получится руководитель такого масштаба, ведь в школе он звезд не хватал, чего не скажешь о двойках. В шестом классе Митька остался на второй год, и пути их с этого времени стали расходиться…

– Скажите, где мне найти Прошкина? – спросил Гайдаенко человека в форменной одежде.

Человек смерил офицера с ног до головы.

– Какого Прошкина? Их тут два, а может, и больше.

– Митьку. Дмитрия Елизаровича.

– Тот сидит в управлении. Надо ехать автобусом.

– А кто второй Прошкин?

– Володька. Владимир Елизарович.

– Он же вот таким был, – удивился Гайдаенко.

– Наверное, и был когда-то таким, а теперь он инженер. Киевский институт закончил. Кстати, он сегодня в ночь заступает.

Нахлынувшие теплой волной воспоминания окончательно убедили Александра навестить друга детства.

Через полчаса он был уже в управлении.

В приёмной, рядом с секретаршей, сидела еще одна женщина, с соломенными волосами, они о чём-то толковали и не обратили внимания на Гайдаенко. Подумаешь, офицер, пусть даже и подполковник, разве мало их тут толкается по вокзалам и аэропортам с одной целью, с одним желанием, побыстрей уехать, поскорей приехать… И этот из таких.

– Я бы хотел встретиться с Прошкиным, Дмитрием Елизаровичем, – обратился Гайдаенко к той, что сидела за столом. Но ответила светловолосая.

– По какому вопросу? Если за билетом, то он этим не занимается.

– По личному делу.

– Он проводит совещание. Подождите немного, – предложила светловолосая, поправляя на плечах белый платок.

– А как долго он совещается?

Светловолосая пожала плечами.

Входили и выходили посетители, а Митькин светлый образ не появлялся и не высвечивался в проёме дверей. Гайдаенко хотелось прилечь, от усталости ныл позвоночник, усилилась боль внизу живота.

«Чёрт дёрнул приволочься сюда со своими телячьими эмоциями, – досадовал он. – Прилёг бы где-нибудь на кресле вокзала и отдохнул бы».

– Передайте, прошу вас, – приблизился он к секретарше, – что в приемной Гайдаенко. У меня нет времени.

– Не могу я этого сделать, – испуганно вытаращила глаза секретарша, а Александр подумал: «Если им так страшно на этой работе, то, какого чёрта они за неё держатся?»

И вдруг в глазах стало темнеть, внезапно затошнило. Опершись на стол, он стал медленно опускаться мимо стула. Белокурая, видя неладное, не растерялась и быстро подставила стул. Звякнуло стекло, Александру подали стакан с водой.

– Я пойду, скажу ему, – решилась секретарша, как только Гайдаенко пришёл в себя. – Повторите, пожалуйста, фамилию.

Тут же она вернулась, осторожно прикрыла дверь.

– Не может. Занят, – сказала она, и было видно по её лицу, что она смущена и готова извиниться за кого-то.

Александр повернулся и, молча, вышел. На улице его обожгло морозцем, вдохнув плотного свежего ветерка, он почувствовал облегчение. «Баба с возу – кобыле легче, – решил он. – И о чём бы мы с ним говорили? Он бы участливо корчил рожи и снисходительно, с высоты своего положения, судил бы мою офицерскую жизнь, в которой смыслит не более, чем свинья в апельсинах. Поведай ему о своем разладе в семье, и тут же услышишь что-то нелестное об офицерских жёнах вообще. А что он знает о них?»

– Карету мне! На недельку в Копылово! – произнес бодрым голосом, и прозвучало это громко, потому что шедший впереди старик остановился и впялил в Александра блеклые, с вывороченными красными веками, глаза.

Автобус въехал в село Копылово в густые сумерки и остановился у «Чайной», бывшей некогда церковью, потом клубом, потом рестораном, а потом уже затоптанной, заплёванной забегаловкой, именуемой громко «Чайная». Здесь шофёр должен был съесть свою котлету. Александр не стал ждать конца этой трапезы, тем более что шофёр не спешил, взял чемоданишко и пошёл пешком. Ему, в общем-то, было удобней доехать до отца, а не переться через всю деревню добрых полтора-два километра по такому морозищу.

К вечеру мороз крепчал. Щипало с непривычки нос, уши, щеки, и Александр заспешил по гладкому тракту вдоль улицы.

На пустынной, выстывшей улице – ни души. В избах закрыты ставни, кое-кто не успел этого сделать, но обязательно сделает перед тем, как спустить с цепи злого пса. Почуяв скрип снега из-под сапог чужака, хриплым басом залаяла собака Тюменцевых. «Интересно, жив ли сам Тюменцев? – подумалось тут же Александру. – У него же было ранение головы».

Занесенные снегом избушки выглядели сказочными. Казалось, что вот сейчас выйдет яркая луна и на одной из крыш «Серебряное Копытце» размечет сверкающие драгоценные камни. А вон из той трубы, швыряющей в небо искры, вот-вот вылетит ведьма на кудрявом пихтовом помеле… За деревней бесы перемели дорогу, и Нечистая в белом бродит средь покосившихся чёрных крестов. На кладбище одиноко светится костер, знать, кто-то не дотянул до талой земли…