Афганский дневник

Пока мы смотрели отснятый материал, кто-то в темноте по ошибке перепутал ботинки нашего журналиста Готье, со своими, такими же, но более поношенными и даже местами рваными. Но Готье поймет это только на следующее утро, когда станет светло, а в темноте, у входа среди горы обуви понять ничего невозможно, все ориентируются по размеру.

Сюжет про виртуальную войну смонтировали уже дома, забрав монтажный стол домой. В ACTED к вечеру собирается столько журналистов и так шумно, что работать просто невозможно. Но пока сюжет «дошел» до Парижа, программа новостей уже закончилась, поэтому его покажут завтра. Перед сном читаю при свете фонарика, но быстро засыпаю в своем теплом спальном мешке.

28 октября, воскресенье

Встаем в семь утра. Я почти привыкла мыться наполовину, не умываться, а протирать лицо салфеткой. Все в пыли, она проникает повсюду, так же, как мухи, облепившие окна. Коллеги с Франс-2 перед отъездом оставили нам свою аптечку, и там я обнаружила волшебное средство, которое действительно убивает мух. Теперь везде валяются дохлые мухи. Сегодня мы едем на первую линию фронта в Калакату. Погода немного улучшилась, и на дороге «большое движение» – ослы, верблюды, груженные огромными охапками хвороста, сена, некоторые тащат целые бревна.

Параллельно идут грузовики с воинами Альянса, джипы с военными начальниками и журналистами. Но у одной из деревень нас останавливают. После двух часов бесконечной тряски надо ехать обратно – на первую линию не пускают. Оттуда слышны звуки бомбежки. Мимо нас проезжает грузовик с солдатами, и нам кричат «талиб! талиб!», показывая на пленного. Я только успела заметить, что у него борода длиннее, чем у остальных, и лицо не такое серое, как у северян, а загорелое. Из ворот соседнего дома пугливо выглядывают детишки, им хочется посмотреть на южнокорейского журналиста с респираторной маской на лице (так он пытается защититься от пыли), пленный талиб их не интересует. Мы едем в другом направлении к казармам, чтобы пообщаться с командиром. Но его нет. В полуразрушенных одноэтажных строениях, оставшихся еще с «советских» времен, окна заделаны мешками с песком или кирпичами. Вокруг без дела слоняются солдаты, некоторые играют в мяч. Ощущение полного запустения дополняет ржавый бронетранспортер. В ожидании командира мы решили перекусить – утром никто толком ничего не поел, выпили только по чашке кофе. Наш оператор Бертран достает мешок с едой: я беру яблоко, Готье – хлеб, Гийом – кусок колбасы. К нам подходят солдаты и жестами просят еду, сигареты. Мы отдаем то, что взяли с собой, но целую казарму накормить не сможем. Когда становится ясно, что снимать здесь нечего, кроме игры в мяч, едем дальше, к разрушенному мосту. Его взорвали два года назад, чтобы талибы не смогли перейти реку во время наступления.Сегодня талибы стоят в трех километрах от этого места.

Возвращаемся обратно в город. Снова два часа в дороге. Людей все больше и больше, бегут детишки из школы. Доезжаем до военной администрации. Это бывшая ставка Масуда, ее охраняют, как секретный объект в СССР. Хотим выяснить, почему даже с письменным разрешением нас никуда не пускают, но нас отправляют в другой «офис». Там полно журналистов. Это помещение даже в шутку называют «гостиницей» – здесь журналисты живут и пытаются получить хоть какую-то информацию, что очень сложно, ведь в городе нет ни радио, ни телевидения, никто не печатает газет. Если ты не из BBC или CBS, которые в городе открыли настоящие бюро и давно всех «прикормили», ты ничего не узнаешь. Так и не найдя никаких начальников, возвращаемся домой. По дороге на рынке покупаем две керосиновые лампы за тридцать долларов.Цены здесь, как на Западе. Дом, например, мы сняли за тысячу долларов в месяц, так что кому война, а кому мать родна.

Дома я беру цифровую камеру, на улице еще светло, и иду в ту часть, куда перебрались женщины. Камера с окошком, которое показывает, что ты снимаешь. Сначала мы вместе рассматриваем это чудо техники, потом я начинаю снимать их комнату. Кто-то сидит со мной рядом и внимательно смотрит в окошко камеры, а я снимаю, как хозяйка дома шьет на швейной машинке шапочку, как кормит малыша грудью. Потом выхожу во двор, там старая женщина месит глину, смешивает ее с соломой и обмазывает печь. Губернатор показывает мне свой мотоцикл, он сажает на него сестру и делает круг по двору. Мы с самого начала хотели снять сюжет про афганских женщин, но снимать могу только я, ведь как только появляется незнакомый мужчина, женщины убегают. Снимать очень трудно. Все время кто-то вертится под ногами, толкается, шумит.