Афинские убийства, или Пещера идей

Гераклес не хотел смотреть, умер Крантор или был еще жив, так что, когда все подошли поближе, он остался стоять на месте. Пес хрипло, с угрозой зарычал, но стражники рассмеялись и были даже рады такой неожиданной встрече, потому что слухи, которые они слышали о братстве, смешанные с их собственным воображением, в конце концов напугали их, и смехотворное присутствие этого уродливого создания довольно заметно сняло напряжение. Они немного поиздевались над псом, замахиваясь на него, пока их не остановил сухой приказ капитана. Тогда без лишних слов ему снесли голову, так же как Крантору, с которым, кстати, произошла еще одна занятная история, которую потом долго рассказывали в полку: пока другие солдаты занимались псом, один из них подошел к Крантору, и когда он поднес лезвие меча к его мощной шее, другой спросил у него:

— Он жив?

Срубая ему голову, солдат ответил:

— Нет.

Все остальные отправились вслед за капитаном в глубину пещеры. Гераклес пошел с ними. Чуть подальше проход расширялся и образовывал довольно большую залу. Разгадыватель был вынужден признать, что место это идеально подходит для запретных обрядов, принимая во внимание относительно узкий снаружи вход. И было очевидно, что пользовались им недавно: везде валялись глиняные маски и черные плащи, а также оружие и значительный запас факелов. Любопытно, что там не нашлось ни статуэток богов, ни каменных надгробий, вообще никаких религиозных изображений. Однако в тот момент на этот факт не обратили внимание, ибо взоры всех были прикованы к другому, намного более очевидному и потрясающему зрелищу. Один из шедших впереди солдат, заметивший его, криком предупредил капитана, и все остановились.

Картина была похожа на развешенное в лавке на Агоре мясо, предназначенное для банкета какого-то ненасытного Креза. Из-за света факелов оно, казалось, было облито чистым золотом. Их была по крайней мере дюжина — обнаженных мужчин и женщин, привязанных вниз головой за щиколотки к врезанным в каменные стены крючьям. У всех у них животы были одинаково вскрыты, а внутренности свешивались, подобно насмешливым языкам или клубкам мертвых змей. Под каждым телом виднелась скомканная горка одежды и запекшейся крови и короткий острый меч.*

[* Жуткая находка тел сектантов как финальный образ эйдетически изображает древо «яблок Гесперид», свисающих и «облитых золотом».]

— Им выпустили кишки! — воскликнул молодой солдат, и суровый голос эха с нарастающим ужасом повторил его слова.

— Они сделали это сами, — размеренным голосом сказал кто-то, стоявший сзади. — Раны идут слева направо, а не сверху вниз, а это значит, что они вскрыли себе животы, уже будучи подвешенными…

Стражник, не очень уверенный, кто же это говорит, обернулся, чтобы взглянуть на него, и увидел в колеблющемся свете факела толстую усталую фигуру человека, приведшего их туда (кто он был на самом деле: какой-то философ?), который сейчас, произнеся это, направлялся к истерзанным телам, как бы не придавая своим рассуждениям никакого значения.

— Но как они могли?.. — прошептал солдат.

— Кучка сумасшедших, — заключил капитан.

Они снова услышали голос толстяка (философа?). Хоть говорил он тихо, все услышали его слова:

— Почему?

Он стоял под одним из тел: зрелой, но все еще красивой женщиной с длинными черными волосами, внутренности которой раскинулись по груди, как сложенные складки пеплума. Стоявший на уровне ее лица (он мог бы поцеловать ее, если бы такая

дикая идея пришла ему в голову) мужчина казался очень расстроенным, и никто не захотел его беспокоить. Так что, принявшись за неприятное занятие снимать все тела, некоторые солдаты еще слышали, как он бормотал некоторое время, не отходя от этого тела, все быстрее и быстрее:

— Почему?.. Почему?.. Почему?..

Тогда Переводчик сказал:*

[* — Текст не полный!

— Почему ты так думаешь? — спрашивает Монтал.

— Потому что он кончается словами: «Тогда Переводчик сказал»…

— Нет, — возражает Монтал. Он смотрит на меня как-то странно. — Текст полный.

— Ты хочешь сказать, где-то еще есть скрытые страницы?

— Да.

— Где?

— Здесь, — отвечает он, пожимая плечами.

Мое недоумение его, кажется, веселит. Тогда он резко спрашивает:

— Ты уже нашел ключ к книге?

Я на миг задумываюсь и, запинаясь, бормочу:

— Может быть, это стихотворение?..

— А что значит это стихотворение?

Помолчав, отвечаю:

— Что истину нельзя познать разумом… Или что трудно найти истину…

Монтал выглядит разочарованным.

— Мы и так знаем, что истину найти трудно, — говорит он. — Это заключение не может быть Истиной… потому что в этом случае Истина была бы ничем. А она должна чем-то быть, так ведь? Скажи, в чем конечная идея, разгадка текста?

— Не знаю! — кричу я.

Я вижу, как он улыбается, но улыбка его горька.