Афинские убийства, или Пещера идей

И он тихонько засмеялся, будто удачно сострил.

Диагор, слегка смутившись, любезно спросил:

— А какие теории тебя прельщают?

— Жизнь.

— Жизнь?

Крантор кивнул, не сводя с чаши глаз. Диагор заметил:

— Жизнь — никакая не теория. Чтобы жить, достаточно ишь быть живым.

— Нет, нужно научиться жить.

Диагор, минуту назад жаждавший уйти, испытывал теперь профессиональный интерес к беседе. Он вытянул шею и погладил опрятно остриженную афинскую бородку кончиками худых пальцев.

— То, что ты говоришь, Крантор, весьма любопытно. Поясни мне, пожалуйста, ибо, боюсь, я не знаю этого, как, по-твоему, можно научиться жить?

— Я не могу это объяснить.

— Но все же ты, похоже, этому научился.

Крантор кивнул. Диагор сказал:

— А как же можно научиться чему-то, что потом нельзя объяснить?

Крантор вдруг обнажил свои громадные зубы, затаившиеся в лабиринте волос.

— Афиняне… — пробормотал он так тихо, что Диагор сперва даже хорошенько не разобрал, что он сказал. Но постепенно он повышал голос все больше и больше, будто бы издалека приближаясь к собеседнику в свирепой атаке. — Сколько бы времени ты ни провел вдалеке от Афин, вы остаетесь все прежними… Афиняне… Ох уж эта ваша страсть к игре слов, софизмам, текстам, диалогам! Ваши методы учения задом на скамье, слушая, читая, разгадывая слова, выдумывая аргументы и контраргументы в бесконечном диалоге! Афиняне… народ мыслящих и слушающих музыку людей… и другой народ, гораздо более многочисленный, но покоренный первым, — люди наслаждающиеся и страдающие, не умея ни читать, ни писать… — Он вскочил одним прыжком и направился к окошку в стене, откуда доносился неясный шум ленейских празднеств. — Прислушайся к нему, Диагор… Вот настоящий народ Афин. Его история никогда не будет записана на погребальных стелах и не сохранится на папирусах, куда ваши философы записывают свои чудесные труды… Этот народ даже не говорит: он мычит, ревет, как обезумевший бык… — Он оторвался от окна. Диагор заметил какую-то дикость, даже, пожалуй, свирепость в его движениях. — Народ, который ест, пьет, совокупляется и развлекается с верой в то, что находится в божественном экстазе… Прислушайся к ним!.. Они там, за стеной.

— Люди бывают разные, Крантор, так же, как бывают разные вина, — заметил Диагор. — Народ, о котором ты говоришь, не умеет как следует мыслить. Люди, умеющие мыслить, относятся к высшей категории и, хочешь — не хочешь, должны управлять…

Раздался резкий дикий крик. Ожесточенный лай Кербера был под стать громогласным возгласам его хозяина.

— Мыслить!.. К чему вам мыслить?.. Разве разумом вы дошли до войны со Спартой?.. Разве разум привел вас к амбициозной жажде создать империю?.. Перикл, Алкивиад, Клеон — люди, которые привели вас к кровопролитию!.. Они мыслили?.. А теперь, после поражения, что вам остается?.. Размышлять о былой славе!

— Ты говоришь так, будто ты — не афинянин! — возразил Диагор.

— Уйди из Афин, и ты тоже перестанешь им быть! Афинянином можно быть только в стенах этого абсурдного города!.. Первое, что узнаешь, выйдя отсюда, — это то, что не существует единой истины: у всех людей истина своя. А за ней — раскрываешь глаза… и видишь лишь черноту хаоса.

Последовало молчание. Прекратился даже свирепый лай Кербера. Диагор обернулся к Гераклесу, словно тот хотел вмешаться, но Разгадыватель, казалось, был погружен в свои собственные мысли, из чего Диагор заключил, что он считает беседу слишком «философской» и поэтому полностью уступает ему право голоса. Тогда он откашлялся и сказал:

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Крантор, но ты ошибаешься. Эта чернота, о которой ты говоришь, в которой ты видишь лишь хаос, — не более, чем твое невежество. Ты думаешь, что абсолютных, непоколебимых истин нет, но могу тебя уверить, что они есть, хоть их и трудно постичь. Ты говоришь, что истина у каждого человека своя. Я же отвечу тебе, что у каждого человека свое мнение. Ты видел многих, очень разных людей, говоривших на разных языках и имевших обо всем разное мнение, и пришел к неверному заключению о том, что нет ничего, что было бы одинаково значимо для всех. Но дело в том, Крантор, что ты останавливаешься на словах, на определениях, на образах предметов и существ. Но за словами стоят идеи…

— Переводчик, — прервал его Крантор.

— Что?

Крупное лицо Крантора, подсвеченное снизу лампами, походило на загадочную маску.

— Это очень распространенное верование в некоторых далеких от Греции местах, — сказал он. — Согласно ему, все, что мы делаем и говорим, — это слова, написанные на ином языке на гигантском папирусе. И есть Некто, кто в этот момент читает этот папирус и расшифровывает наши действия и мысли, находя скрытые ключи в тексте нашей жизни. Этого Некто называют Переводчиком… Верующие в Него думают, что наша жизнь имеет конечный смысл, непостижимый для нас самих, но открывающийся Переводчику по мере того, как он читает нас. В конце концов текст завершится, и мы умрем, зная не больше, чем теперь. Но Переводчик, прочитавший нас, наконец узнает о конечной цели нашего бытия.*