Афинские убийства, или Пещера идей

Я набрался терпения и сказал:

— Эйдезис там очень сильный, Гектор. Он искажает реализм сцен, даже диалоги и мысли героев… Все это что-нибудь да должно значить, правда? Я хочу разгадать шифр, который автор спрятал в тексте, и мне нужен оригинал, чтобы убедиться в том, что мой перевод верен… Элий согласился и посоветовал мне поговорить с тобой.

Наконец он поддался на мои уговоры (Гектор очень упрям), но не очень-то меня обнадежил: текст был у Монтала, а после его смерти все рукописи разошлись по библиотекам. Нет, у него не было ни близких друзей, ни родных. Он жил отшельником в одиноком загородном доме.

— Именно желание удалиться от цивилизации, — добавил он, — и привело к его смерти… Ведь так же?

— Что?

— А, я думал, ты знаешь. Разве Элий ничего не сказал тебе?

— Сказал просто, что он скончался, — припомнил я тогда слова Элия, — и что «об этом везде писали». Но я не понимаю, в чем дело.

— Потому что он погиб ужасной смертью, — ответил Гектор. Я сглотнул слюну. Гектор продолжал:

— Его тело нашли в лесу, поблизости от его дома. Оно было все истерзано. Власти сказали, что, вероятно, на него напала стая волков…]

5

Гераклес Понтор, Разгадыватель загадок, мог летать. В абсолютной тишине он парил над замкнутой темнотой пещеры, легкий, как воздух, будто тело его — листок пергамента. Наконец он нашел то, что искал. Сначала он услышал биение, тягучее, как удары весла в илистых водах; затем он увидел его парящим в воздухе, как он сам. Это было только что вырванное и еще бьющееся человеческое сердце: чья-то рука сжимала его, как винный мех; сквозь пальцы текли густые ручейки крови. Однако больше всего его беспокоило не обнаженное сердце, а то, кем был человек, схвативший его железной рукой, но рука казалась аккуратно отрезанной на уровне плеча; дальше все заслоняли тени. Гераклес приблизился к видению из любопытства, чтобы рассмотреть руку; для него было абсурдно думать, что она может парить в воздухе сама по себе. Тогда он заметил что-то еще более странное: он слышал биение лишь того сердца. В ужасе он опустил взгляд и притронулся руками к груди. И нашел огромную пустую Дыру.

Он понял, что только что вырванное сердце — его.

И с криком проснулся.

Когда встревоженная Понсика вошла в комнату, ему уже было лучше, и он смог ее успокоить.*

[* Вчера вечером, прежде чем взяться за перевод этой главы, я заснул и видел сон, но в нем не было вырванного сердца: мне снился главный герой, Гераклес Понтор, и в моем сне он лежал на кровати и спал. Вдруг Гераклес проснулся с криком, будто ему приснился кошмар. Тогда я тоже проснулся и закричал. Теперь, приступив к переводу пятой главы, это совпадение с текстом потрясло меня. Монтал пишет о папирусе: «На ощупь мягкий, очень тонкий, как будто при изготовлении листа не хватило нескольких слоев стеблей или будто со временем папирус стал хрупким, пористым, слабым, как крыло бабочки или маленькой птички».]

Мальчишка-раб замешкался, чтобы просунуть факел в железный крюк, но на этот раз он проделал это одним прыжком, не дожидаясь помощи Гераклеса.

— Долго же ты не возвращался, — сказал он, отряхивая с рук пыль, — но пока ты мне платишь, я готов ждать тебя до совершеннолетия.

— Если и дальше будешь таким пройдохой, то станешь эфебом раньше положенного природой срока, — ответил Гераклес. — Как поживает твоя госпожа?

— Немного получше, чем в твой прошлый приход. Однако не совсем хорошо. — Мальчик остановился посреди одного из темных коридоров и с загадочным видом приблизился к Разгадывателю. — Мой друг Ифимах, старый раб, говорит, что во сне она кричит, — прошептал он.

— Сегодня я тоже видел сон, от которого в пору закричать, — признался Гераклес. — Странно только, что со мной это бывает очень редко.

— Это признак старости.

— Ты еще и сны разгадываешь?

— Нет, так говорит Ифимах.

Они пришли в знакомую Гераклесу комнату, в трапезную, но теперь здесь было более светло и убрано, в углублениях стен, позади ложей и амфор и в тянущихся далее коридорах горели светильники, отчего все приобретало прекрасный золотой ореол. Мальчик сказал:

— Ты не участвуешь в Ленеях?

— Как же мне участвовать? Я не поэт.

— А я думал, поэт. Кто же ты тогда?

— Разгадыватель загадок, — ответил Гераклес.

— А что это значит?

Гераклес на минуту задумался.

— Если хорошенько разобраться — это то, что делает Ифимах, — сказал он, — нужно высказывать свое мнение обо все загадочном.

Глаза мальчишки загорелись. Но вдруг он словно вспомнил о том, что он раб, потому что понизил голос и заявил:

— Моя госпожа скоро вас примет.

— Благодарю тебя.

Когда мальчик ушел, Гераклес усмехнулся, вспомнив, что до сих пор не знает, как его зовут. Он остановился, рассматривая парившие в свете ламп мельчайшие легкие частички, до того наполненные сиянием, что они становились похожими на золотые опилки; он попробовал обнаружить какую-то закономерность, порядок в легчайшем кружении этих былинок. Но вскоре ему пришлось отвести взгляд, зная, что его любопытство, жаждавшее расшифровать все более сложные образы, подвергалось опасности затеряться в бесконечном таинственном мире вещей.