Афинские убийства, или Пещера идей

— Прости, пожалуйста, за такие беспорядочные вопросы, но, как я уже говорил, предмет моего исследования — не Трамах… Ты знакома с Менехмом, скульптором и поэтом?

Глаза Этис сощурились. Она снова задвигалась на ложе, будто собирающаяся взлететь птица.

— С Менехмом?.. — слегка закусив губу, сказала она. После секундной паузы она добавила: — Думаю… Да, теперь припоминаю. Он приходил к нам, пока был жив Мерагр. Он был странным человеком, но мой муж водил дружбу с очень странными людьми… хотя я говорю не только о тебе.

Гераклес ответил ей улыбкой, а затем сказал:

— Больше ты не видала его? — Этис покачала головой. — Не знаешь, общался ли он как-нибудь с Трамахом?

— Нет, не думаю. Уверена, что Трамах никогда не говорил мне о нем. — На лице Этис была написана озабоченность. Она нахмурилась. — Гераклес, что происходит?.. Твои вопросы такие… Хоть ты и не можешь открыть мне, что ты расследуешь, скажи по крайней мере, не может ли смерть моего сына… Ну, ведь на Трамаха напала волчья стая, правда? Так нам сказали, и так оно и было, разве не так?

Гераклес бесстрастно ответил:

— Так и есть. Его смерть не имеет к этому никакого отношения. Но не буду тебя больше беспокоить. Благодарю тебя, ты помогла мне. Да одарят тебя боги своей благосклонностью.

Он поспешно ушел. Его мучила совесть, из-за того, что пришлось солгать этой доброй женщине.*

[* Меня совесть совсем не мучает, потому что вчера я рассказал Елене о том совпадении, которое меня больше всего беспокоит. «Да откуда у тебя столько фантазии? — возразила она. — Какая может быть связь между смертью Монтала и гибелью героя тысячелетнего текста? Ну же! Ты что, с ума сходишь? Смерть Монтала — реальный

факт, трагическое происшествие. Смерть героя из книги, которую ты переводишь, — сплошная выдумка. Может быть, это опять эйдетический прием, тайный символ, откуда мне знать…» Как всегда, Елена права. Ее потрясающая практичность разбила бы в пух и прах самые логичные доводы Гераклеса Понтора, который, несмотря на свою вымышленность, с каждым днем все больше становится моим любимым героем, единственным голосом, привносящим смысл в весь этот хаос. Но что сказать тебе, удивленный читатель: мне вдруг показалось крайне важным побольше узнать о Монтале и его затворничестве. Я уже написал письмо Аристиду, одному из самых близких к нему академиков. Он быстро ответил мне: он примет меня у себя. А иногда я спрашиваю себя: не пытаюсь ли я подражать Гераклесу Понтору, затевая свое собственное расследование?]

* * *

Говорят, в тот день произошло нечто неслыханное: из огромной урны с приношениями в честь Афины Нике по недосмотру священнослужителей вырвались заключавшиеся в ней сотни белых бабочек. В то утро под сверкающим, не по-зимнему теплым афинским солнцем Город заполонили хрупчайшие блестящие трепещущие крыльца. Некоторые видели, как они проникли в непорочное святилище Артемиды Бравронской, ища укрытия на снежно-белом мраморе богини; другие заметили живые белые цветы, колыхавшие лепестками, не падая на землю, над статуей Афины Промахос. Быстро размножаясь, бабочки без опаски набросились на каменные тела девушек, без чьей-либо помощи удерживавших крышу Эрехтейона; устроились на священной оливе, подаренной Афиной Эгидоносицей; в роскошном полете спустились по склонам Акрополя и, превратившись в легчайшее войско, мягко и назойливо ворвались в городскую жизнь. Никто не захотел с ними бороться, ибо чем они были? Лишь мерцающим светом, появившимся так, будто, моргнув, Утро обронило на Город сверкающую пыльцу со своих легких ресниц. Поэтому на глазах у удивленного народа они беспрепятственно направились по незримому эфиру к храму Ареса и к стое Зевса, к толосу, где заседали пританы, и к месту собраний Гелиеи, к Тесейону и к памятнику Героям, все время меняясь, переливаясь, упрямо двигаясь вперед в своей прозрачной свободе. Оставив поцелуй на фризах общественных зданий, как неуловимые девчушки, они заняли деревья в садах и снежным зигзагом посыпались на траву и камни источников. Напрасно старались собаки, облаивая их, как иногда лают они на привидений или на вихри песка; коты отпрыгивали к камням, шарахаясь от их неторопливого лета; волы и мулы задирали тяжелые морды, чтоб их разглядеть, но не печалились, ибо не умели мечтать.

В конце концов бабочки опустились на людей и начали погибать.*