Агава

Мария смотрит, как он расправляется с лежащей на тарелке рыбой, препарируя ее, словно хирург, точными, расчетливыми движениями. Я боюсь его, думает она. Никогда раньше она не признавалась себе в этом, но именно такое чувство внушает ей сейчас Паоло. И его профессия, благодаря которой он знает уйму всяких вещей, знаком со множеством людей; и его столь непрочное настоящее и такое же неопределенное будущее; и то, что ест он не тогда, когда ест она, спит не тогда, когда спит она, потому что его жизнь никак не согласуется с порядком вещей, к которому привыкла Мария. Ее огорчает, что из-за всего этого ей приходится сдерживать свои чувства.

Потом они долго гуляют по пристани, и она время от времени берет его руку в свою. Паоло показывает ей лодки — широкие, пузатые, с высокими бортами, и другие — с глубокой осадкой, в очертаниях которых есть что-то старинное; рассказывает ей о бимсах, вантах, булинях. Мария слушает. Для нее слово «море» всегда ассоциировалось только с йодом — врач находит его полезным для детей.

Хоть она многого не понимает, ей все равно интересно, потому что, рассказывая о лодках, Паоло становится ласковее, и она может держать его за руку.

Потом они садятся на швартовый кнехт покурить. Оба довольны — и своей близостью, и свежайшей рыбой, и сухим вином, которое Паоло выбирал с такой придирчивостью, и лесом мачт, лениво покачивающихся перед ними. Местный портовый рабочий здоровается: Паоло часто видит его здесь, иногда они подолгу беседуют.

— Я взял отпуск на несколько дней, — только сейчас признается он Марии.

Когда Паоло открывает дверь, перед ним стоит Франка.

— По-моему, ты просто трус. — Эти слова звучат не как упрек, а как констатация факта. — Мне надо с тобой поговорить, — бросает она, проходя в комнату. Но говорит не Франка, говорит Паоло. Девушка внимательно слушает его, устроившись на полу на двух больших диванных подушках. И вот, пожалуйста, такой «комплимент».

— Ну, конечно, у тебя все либо трусы, либо герои! Умная какая! Главное, всегда быть уверенной в собственной правоте. Может, ты мыслишь и прогрессивно, но у тебя привычка делить все на белое и на черное, на «да» и «нет», — говорит Паоло, пожимая плечами и подливая себе в стакан.

Девушка не теряется.

— Зато ты — не черный и не белый, а серый, — говорит она. — Тебе когда-нибудь приходило в голову, что кроме серятины существует и что-то другое?

Что-то другое… Море, парусник, ветер, уносящий тебя вдаль. Паоло отгоняет от себя прекрасное видение. Возможно, это тоже своего рода бегство, тоже поиск чего-то среднего между черным и белым. Он раздражен, но не хочет, чтобы она заметила его состояние.

— Давай подойдем к вопросу с другой стороны. Что такое, по-твоему, трус?

— Человек, который, прежде чем ступить на доску, должен обязательно удостовериться, что она лежит прочно.

— Чушь собачья. Он делает это, чтобы не сломать ногу и дойти до цели.

Девушка смотрит на него с вызовом.

— Вопрос в том, намерен ли ты дойти до этой цели даже с поломанной ногой. Вот что главное.

— Послушай, мы уже начали нести вздор, продолжать не имеет смысла.

Он возмущен и до такой степени раздражен, что разговор становится для него невыносимым. И вдруг Паоло чувствует в душе пустоту: а ведь она права, я ужасная серятина и посредственность, думает он, мне нечего сказать людям, да и вообще, кто я такой?

Он окидывает взглядом свою комнату, царящий в ней «упорядоченный» беспорядок, привычные вещи на привычных местах… Да и сама его работа в газете, направление которой, в общем, отвечает его идеалам, в газете, выступления которой всегда соразмеряются с генеральной линией руководства, отчего любой слишком индивидуальный взлет может обернуться однообразной серостью. Говорят, ночью все кошки серые.

— Самое нелепое, что у меня есть только ты, — продолжает Франка. — Никому больше я не могу довериться. Против тебя лично я ничего не имею, но история эта мне не нравится. Убит мой отец, убит его друг, возможно, убит кое-кто еще. Все это входит в условия чьей-то игры, меня же в нее не принимают. А ты в ней участвуешь как пешка в чьих-то руках, хотя и не отдаешь себе в этом отчета. И хочешь ты того или нет, я буду с тобой до самого конца.

Сказав это, Франка вызывающе смотрит на Паоло. А Паоло поначалу и ответить ничего не может. Он привык иметь дело с фактами, с взаимосвязанными фактами, а не с абстрактными рассуждениями. С помощью приемов формальной логики можно доказать все, даже то, что быстроногий Ахилл никогда не догонит черепаху, от которой его отделяют десять метров. Он старается дышать ровнее, потом спокойно и тихо — почти шепотом — говорит:

— Ты сумасшедшая. Какие игры, какие пешки? Что ты, интересно, имеешь в виду?

— В чем состоит твоя профессия? Переводить бумагу на всякую напыщенную болтовню, которая понятна вам одним? Священники, например, всегда переходят на латынь, когда надо морочить голову прихожанам.

— Что ты несешь? Что ты в этом деле понимаешь? И вообще, по какому праву!.. — возмущенно кричит Паоло, но сразу же спохватывается. Увы, поздно. Франка, сверкая глазами, ехидно улыбается.